Лис вошел в его избу весь в снегу, как сугроб. Остановился у двери.

- Фр-р-р, - сказал отряхиваясь. Снег полетел во все стороны.

Семен замер, не поднимая глаз от стола с хлебной коркой в руке. На столе стояла оплывшая желтая свечка, были разбросаны хлебные крошки, луковицы, тарелка с квашеной капустой и клюквой. У Лиса, стоящего в темном углу, в глазах, на мокрой коже и волосах заплясали искры, словно его облепили светляки. Семен медленно поднял голову.

-Фр-р-р, - снова встряхнулся бес, и опять полетели брызги. В доме было очень жарко. Семен пил четвертый день, но печь топить не забывал.

- Снег на улице, хозяин, - улыбаясь, сказал Лис.

Семен точно помнил, что он запирал обе двери в дом, и переднюю, и на двор. Он медленно поднял голову, загородился ладонью от свечи и слезящимися от пьянства глазами всмотрелся в темноту у двери. Там, поблескивая, стоял Лис. Семен все так же медленно опустил руку на стол, покачал головой.

- А-а бес, - узнал, - Давно снег идет?

- Третий день. Смотри, у тебя уже окна до половины занесло.

Семен посмотрел в окно рядом с собой. От неба в окне осталась полоска в ладонь шириной, сквозь которую были видны подлетающие к стеклу снежинки. Дом занесло больше, чем на половину. Когда он повернулся к столу, Лис уже сидел рядом и тянул руку к оставленной им корке хлеба. Семен замахнулся, чтобы ударить его по ладони, но тот оказался проворнее - схватил корку, отдернул руку и довольный засмеялся. Повертел ее в руках, заговорил:

- На улице благодать - тепло, снежок, м-м-м.

Потом покачал головой, захохотал и, вдруг, перетянувшись через стол, макнул корку в соль и, увернувшись от нового шлепка, сунул ее в рот. Хохоча, с аппетитом зажевал. Проглотил хлеб, подпер подбородок кулаками, насупился, ерничая, и стал смотреть на Семена, изредка бросая косые взгляды на початую бутылку самогона. Семен сложил руки перед собой и смотрел на Лиса. Так они посидели некоторое время, потом Лис все так же резко схватил бутылку и, опасаясь новых шлепков, плеснул себе полстакана. Медленно поставил бутылку на стол и кончиками пальцев стал притворно опасливо подвигать ее хозяину. Тот двинул к нему пустую кружку.

- Эть!, - радостно подскочил на месте бес, наливая ему. Чокнулись, медленно выпили. Самогон оказался таким, что Лис кубарем скатился со стула и запрыгал по избе, ухая и хлопая себя по коленям. Семен захохотал, глядя на него. Лис будто бы обиженный его весельем вернулся на место и, нахмурясь, снова подвинул ему свой стакан.

- Отдохни малость, а то с холода развезет еще, - все так же смеясь сказал ему Семен. Это была их общая шутка. Они не первый раз пили вместе, Семен знал, что напоить беса невозможно. Лис мог только притворяться пьяным, но сильно запьянеть - никогда. Пьет, пьет, и только глаза его зеленые все ярче и ярче разгораются. Бес, что с него взять. Семен просмеялся, опять стал серьезным.

- Ну что, бес, как живется? Что видится?

Лис отвлекся от квашеной капусты, зажмурился, задвигал носом.

- Красота.

- Что ж красивого?

Лис пожал плечами, покачал головой, не зная, что ответить. Прожевывая, помахал руками.

- Глупый, и сказать не можешь. Что руками машешь? Смотри, улетишь - не поймаю, - разозлился он вдруг. - Скотство да грязь кругом, дурь одна да водка.

Стал досадливо сметать ладонью крошки со стола. Лис сидел, глядя, то на сметаемые крошки, то на Семена.

- И не смотри, не смотри на меня глазами своими дурными.

Лис пожал плечами и стал невозмутимо потрошить луковицу. Семен продолжал.

- Была б моя воля, убежал бы куда-нибудь, улетел бы, уполз бы. Хоть куда, хоть...,- он заметался, - хоть на луну.

- Да ты уж, вроде, пробовал на луну-то, - не поднимая глаз от луковицы, пробормотал бес.

- Что, - замер Семен, - что ты, тварь, сказал? А? - аж побледнел. Замер и вдруг ударил кулаком, метя Лису в голову. Тот бросился со стула, отскочил в угол и захохотал оттуда громко и заливисто. Человек оторопел, глядя в темноту, потом уронил голову на руки и заплакал, стуча кулаком по столу. С него полетели кружки, упала бутылка с самогоном, покатилась по полу, оставляя за собой ручеек. Лис притих, поставил бутылку на пол. В избе повисла тишина, прерываемая только всхлипами Семена и треском углей в печи. Из чулана вышел пушистый рыжий кот и, потянувшись, направился к кровати, где были свалены в кучу тулуп, подушка и одеяло с клочками вылезшей ваты.

Кот рассерженно фыркнул и запрыгнул на кровать. Лис, смеясь, состроил важную рожу. Пошел в чулан к печи и, поплевав на руки, выхватил из самого пекла раскаленный уголь. Перебрасывая его с руки на руку, подошел к ручейку самогона, шедшего через всю комнату, аккуратно положил его у самого краешка на пол и стал раздувать. Самогон загорелся, синий огонек побежал к ногам Семена. Он прекратил всхлипывать, поднял лицо от стола, стал смотреть на приближающийся к нему огонь. Лис плясал вокруг этого огненного ручейка, перепрыгивал его и напевал песенку:
Девка-огнянка
Красные пятки
Румяные щечки
Беги по дорожке.
Где пробегает,
Следы оставляет
Там снег тает,
Трава прорастает.
У-у-у-у-у-у-у.

Побежал в один угол комнаты и оттуда сразу в другой, поливая за собой самогоном. Полоска за ним занялась. Теперь в избе крест-накрест горел огонь. Свеча потухла, на стенах заметались сполохи от пляшущего беса. Когда почти весь самогон выгорел, он заскакал в центре комнаты, поливая вокруг себя из бутылки. Поймал последний язычок пламени, и вокруг него образовалось огненное кольцо, внутри которого он поскакивал, напевая свою детскую песенку.

Семен зачарованно смотрел, как бес скакал в огне, в столбе света, идущего откуда-то сверху. Под ногами Лиса росла трава до колен, из которой торчали стрелы злаков. В траве ползали ежи, вились кольцами змеи, кузнечики качались на прогнувшихся травинках. Их звон заполнил комнату, кот на кровати повел ухом и снова застыл.
Солнце, солнце,
Грей угольки,
Волос бели,
Щеки черни...

Большой шмель ударился в лоб Лиса, упал на плечо и недовольно зажужжал оттуда. Черная блестящая змейка обвилась вокруг запястья как браслет и танцевала вместе с его рукой. Большая серая птица с длинным клювом пролетела рядом, взъерошила ему волосы крылом и, обдав Семена горячим летним воздухом, исчезла в темном углу дома. Из темноты вышел олень с ветвистыми рогами. Он посмотрел на танцующего блестящими черными глазами, лизнул в щеку и вышел из круга. Бес же, будто не заметив, продолжал петь и плясать, задрав голову кверху, откуда лился свет. Дунул ветер, трава зашумела, закачалась, с нее посыпалась пыльца. Ветер подхватил ее и, подняв, осыпал пляшущего беса. От этого он стал похож на золотого человечка, даже глаза его позолотели. Воздух наполнился шорохом трепещущих крыльев, и в свет влетели разноцветные бабочки, которые тут же принялись собирать с его кожи пыльцу. За ними прилетели осы и пчелы. Воздух задрожал от их жужжания. Казалось, само лето вошло в круг, и тут Лис и! здал резкий высокий крик, напоминавший вороний. Все стихло, наступила темнота.

- Ты ешь, лук-то, - заботливо сказал Семен.

Лис снова глянул на него и кивнул головой, очищая плохо слушающимися пальцами луковицу. От лука у него заслезились глаза, и он вытер их тыльной стороной ладони.

- Едучий какой, ах, - вдруг засмеялся и замотал головой.

- Ты ешь, ешь, - тоже заулыбался человек, видя, что бесу весело. Посидели, пожевали. Снова выпили.

- А что это было?

Лис пожал плечами.

- Лето, красиво...

- Ох, и здоров же ты плясать, - радостно сказал Семен.

Лис снова пожал плечами.

- Слушай, давно хотел тебя спросить, а где ты живешь?

- Там, - он махнул рукой в сторону окна. Он забавлялся тем, что разделывал луковицу на отдельные скорлупки и выкладывал их перед собой.

- А-а, - протянул человек, будто понял. - А где, там?

- Ну где, где... В лесу живу, в поле, у тебя на чердаке, если захочется.

- А я думал ты в аду живешь.

Лис фыркнул.

- Сами вы в аду живете.

Они снова помолчали.

- Как же ты в лесу живешь, там же холодно?

- Нет, совсем не холодно. В снег зароешься, и тепло.

- Да как же тепло, - недоумевал Семен.

Бес нехотя оторвался от луковицы.

- Ты посмотри, как я к тебе пришел.

На нем действительно не было ни клочка одежды. Человек только сейчас это заметил и задумался. Задумчиво налил себе, задумчиво выпил.

- И много вас, таких?

- Каких?

- Ну, как ты, лесных.

Лис сосредоточенно наполнял луковые скорлупки крошками хлеба.

- Да, есть и еще, кроме меня...

- А я почему так не могу?

- А ты и летать не можешь.

- Ха, летать ты и сам не можешь.

- Не могу, ну и что? Зато я у тебя не спрашиваю, почему я летать не могу.

- Да. Не спрашиваешь. Точно...

Лис загрузил луковые кораблики хлебом и уставился на Семена. Долго и изучающе смотрел, потом хлопнул себя по лбу и завыл:

- Забыл!

Он метнулся к двери, вернулся оттуда с улыбкой до ушей и полными руками мороженых яблок, которые прижимал к голому животу. Все так же улыбаясь, вывалил их на стол, взял одно, откусил кусочек, загудел, согревая его во рту. Проглотил, поежился:

- Мороженые. Сам под снегом морозил.

Семен протянул руку.

- Отравишь, бес.

Лис захохотал, довольный. Семен откусил и едва не зажмурился от удовольствия. Холодное, как на снежок яблоко, было медово-сладким и имело вкус июльского полдня с полуденным зноем и цветущим клевером.

- Где ты их берешь, - только и смог сказать. - Сладость-то какая! Ну, лето, точно лето.

Лис от смеха свалился со стула, заполз под стол и с хрюканьем хохотал оттуда, пока Семен не начал пинать воздух, выгоняя его, но он, скрюченный от смеха, переполз под кровать и начал хохотать уже оттуда. К нему под кровать спустился кот и стал мяукать, как бы подхахатывая. С бесом началась истерика. Плечи Семена вдруг начали вздрагивать, и, спустя мгновение, он тоже заходясь от веселья, спустился на пол и пополз под кровать. Долго еще оттуда раздавался смех, уханье и мяуканье. Потом кот сбросил со стола вниз пару яблок, и они захрустели мороженой мякотью. Кота тоже угостили. Лис в темноте откусил кусочек и протянул к светящимся кошачьим глазам, тот осторожно съел предложенное и благодарно заурчал.

- И как вы там живете в лесу?

- У-у, весело живем. Утром встаем вместе с солнцем, весь день бегаем да играем, поедим чего придется, а там снова дело ко сну. А вы?

- А мы ...- человек махнул нетвердой рукой, задел тарелку с капустой и она слетела со стола. Лис поймал ее у самого пола, не просыпав ни крошки. Семен не заметив, продолжал:

- Мы... Хуже собак живем.

- Нет, - возразил бес, - собаки у вас ничего, веселые. Я с ними играл - живые, понятливые. Не чета ... - он засмеялся и запихал в рот скорлупку лука с хлебом.

- Смешливый, - с пьяной неприязнью заметил человек, - И как вы там, разговариваете, что ли друг с другом?

- Конечно, что ж нам в молчанку играть. Но мы зря не болтаем.

- И какие вы, все такие, как ты?

- Нет, разные все. Да и вообще, при чем здесь я? Там и волки, и лисы, и зайцы, и птицы, и рыбы, и еще кое-кто.

- Ага, жрете друг друга, значит, и разговариваете?

- Конечно, едим. Жить-то надо. Только мы не очень об этом думаем, мы не боимся смерти. Каждый знает, что умрет и живет спокойно, занимается своим делом.

- И тебя съесть могут?

- Могут. Но вряд ли.

- Это почему же?

- Я ж не животное и не рыба.

- А кто ж ты?

Лис замолчал, словно даже съежился, и вдруг закричал:

- Я - бес! - и безудержно захохотал.

Семен даже отпрянул от неожиданности.

- Напугал, черт.

Потом они еще много пили.

- Постой, постой, - Семен постучал ладонью по столу. - Вот ты говоришь, ты там с белками болтаешь, с собаками. Так они, что, - он запнулся, подыскивая нужное слово, - разумные что ли?

- Да уж не глупей тебя.

- Если бы они были разумные, мы бы, - он зачем-то перешел на шепот, - мы бы их в капканы не ловили. Так-то.

- Это ерунда. Просто вы по-разному разумные. Они погоду за месяц вперед чуют, а ты и за полчаса не угадаешь. То под дождь, то под снег попадаешь. Если б ты был размером с муравья, ты бы в муравейнике заблудился и помер, а они там живут. Вот тебе и капкан. А в паутину ты сколько раз мордой влезал?

Семен закрылся от света свечи ладонью и, понизив голос, начал вдруг горячо шептать, наклонившись к Лису.

- Это я так, болтаю. Я ж и сам чувствую, что они не просто живут. Я вижу, что они все понимают, все чувствуют, все знают. Когда Наташка с Варюшкой пошли новую корову смотреть, так старая весь день мычала. Разозлила она меня, я лопату взял и вдоль спины ее вытянул. Вроде замолчала. А потом опять за свое. Ну, я снова лопату хватаю, подхожу к ней, а она стоит, плачет, на меня сквозь слезы смотрит и все равно мычит. Бросил я лопату, да и ушел. А наутро приехали, сказали, что, - он вытер глаза, - ну, что утонули они.

Он замолчал, потеряв мысль.

- А, так вот, я сначала думал она об себе плачет, что под нож ее. А сейчас думаю - по Варюшке она плакала. Она ж, знаешь, как ее любила...

Он снова вытер глаза и шумно высморкался. Пьяные вообще легко начинают плакать и смеяться. Вскоре он уже веселился.

- Да я и сам лесной! Как вы. Я теперь ваш. Здесь мне делать нечего, мне здесь никто не нужен, и я никому не нужен. Я в лес уйду, к тебе. Буду в снегу ночевать. Я когда на охоту ходил, на снегу спал. У костра, правда, но ничего, я и так смогу. Что смеешься, не веришь? Смотри.

Он стал снимать засаленную рубаху.

- Сейчас в лес пойду, спать.

Его шатало, как былинку под ветром. Лис молча потешался и уплетал луковые скорлупки. Семен попробовал шагнуть и снова сел на стул. Разлил по стаканам самогон. Зашарил по столу в поисках закуски. Когда попытался взять лисов лук, получил по руке, но лук не оставил и только пьяно улыбнулся. Выпил, закусил скорлупкой.

- Я ж теперь лесной, я ж тоже...

Свеча летала перед его глазами, комната поворачивалась, икона тускло отсвечивала в углу. Семен вдруг решил перекреститься и, совсем опьянев, не смог.

- Эхе-хе, - вздохнул бес, подхватил его подмышки, и потащил к кровати.

- Я тебе потом тоже яблок наморожу под снегом, - пробормотал человек с закрытыми глазами и это было последнее, что он сказал Лису. Бес легко, будто ребенка, отнес его на кровать, снял сапоги, погудел в них зачем-то и поставил на пол. Укрыл полуодетого спящего тулупом, под голову сунул шапку.

- Лесной, - болтал он сам с собой. - Спи. Домашний, что твоя корова, здесь тебе и спать.

Задул свечку, съел еще одну скорлупку с хлебом и вышел из избы. Под обе двери накидал снега, утрамбовал ногами.

- Что б пьяный на улицу не вышел. Пусть дома спит, а протрезвеет, поднатужится и откроет, - объяснил вышедшему вслед за ним коту. - А ты приглядывай за ним, за домашним.

Потом он, легко ступая, дошел до леса. По дороге не удержался и пару раз съехал по заснеженному склону оврага, сгребая за собой целые лавины снега. В лесу он нырнул в сугроб, свернулся там клубочком и уснул.

- Точно у русалки, - внятно произнес он и медленно встал. Подошел к окну, оперся на подоконник, приподнявшись на цыпочки, заглянул в просвет. Над снежными полями проплывала полная луна, заливающая равнины светом, от которого что-то задрожало в груди и заиграло в горле. Семену захотелось выйти под этот свет на синих сверкающих полях. Он оглядел комнату, нашел на кровати тулуп, надел его на голое тело, взял в руки шапку и вышел в сени. Там было темно и он, шаря по стене руками, нашел переднюю дверь, отодвинул засов, поднял щеколду и толкнулся вперёд. Дверь не поддалась, он толкнул сильнее, но тоже без успеха. Семен оставил ее и пошел к задней двери, толкнул ее два раза, но и она не отворилась. Тогда он разбежался и хотел ударить ее плечом, но споткнулся в темноте и ударился головой о засов. На секунду он потерял сознание и, очнувшись, почувствовал бегущие по волосам горячие струйки. Потрогал руками, ощутил липкость крови.

- Башку разбил, черт, - промычал он, потом откинул со лба волосы, чтоб не заливало лицо, зажал рану ладонью и вернулся в избу.

Там он вошел в чулан, погремел пустыми ведрами, тронул шершавый от сухости рукомойник. Воды в доме не было. Семен вышел в комнату и снова подошел к окну. За стеклом все оставалось по-прежнему, только луна чуть заметно сместилась по небосводу вправо. Царица ночи путешествовала во всей красе и величии.

Человек, не торопясь, взял в руку подсвечник и вдруг ударил наискось по стеклу. По полу и подоконнику зазвенели осколки, в открытую дыру ввалился снег, в застоявшуюся духоту избы ворвался ершистый морозный воздух. Семен жадно вдохнул его, как чудом спасшийся из речного водоворота. Подсвечником он выбил остатки стекол, торчавшие в раме, как зубы в пасти снежного зверя. Подвинул к подоконнику стол, нахлобучил шапку и полез прямо в снег за разбитым окном. Снегу намело много, и Семен еле выбрался. Он вылез облепленный, как снеговик, которых когда-то давно лепила Варя перед домом, и потом долго дулась на солнце, когда оно весной растапливало их. Шапку Семен потерял в сугробе. Он аккуратно счистил с лица покрасневший от крови снег и осторожно потрогал рану. Мокрые волосы быстро превращались в ледяные сосульки. Кровь идти почти перестала, надежно стянутая ледяными бинтами. Он встал, вытряс набившийся за пазуху снег, затем расстегнул тулуп и счистил его с тела. От холода он задро! жал, быстро запахнулся и двинулся в поля, прочь от деревни.

Он долго шел по подлунной равнине, проваливаясь по пояс в голубой снег. Луна висела прямо перед ним, как циферблат огромных часов. Несколько раз с его ног слетали валенки, и ему с трудом удавалось находить их. Он был все еще сильно пьян, хотя и быстро трезвел на морозе. Через два часа перед ним встал большой холм посреди равнины, с вершины которого ветер сдул снег. Человек взошел на него и впервые за последние дни твердо встал на ноги. Под ним лежал огромный мир. Бесконечность простиралась во все стороны, насколько хватало глаз. В прозрачном морозном воздухе кружились одинокие снежинки, в безветрии падавшие почти отвесно. Человеку захотелось кричать, но он не мог даже пошевелиться, и так и застыл перед вечной красотой бесконечного мира. Вселенная ничего не просила и никуда не звала, но он чувствовал, что надо что-то сделать, надо как-то выплеснуть тот трепет, что проснулся в его груди и неудержимо щекочет горло.

- Красота...

Сколько он так стоял - неизвестно. Только, вдруг, он заметил, что небо стало вращаться быстрее, будто кто-то невидимый вращал ручку завода небесной сферы. Луны уже не было, и небо стало темным, как вода в омуте. Яркие звезды засверкали остриями тысячи игл. В вышине туманной дорожкой пробежал Млечный путь. Человек смотрел на небо и понял, что даже когда Земля исчезнет, кто-то все равно будет смотреть вверх. Так было сотни тысяч лет назад, и так будет всегда. Жизнь вечна и неуничтожима, как Вселенная. И еще ему показалось, что небо тоже смотрит на него

После были еще планеты, а потом из темноты появилась Земля. Семен не знал, что это Земля, он просто увидел красивую планету, укрытую белой пеленой облаков, сквозь которые были видны голубые пятна океанов, желтые пустынь, бурые гор и зеленые лесов и степей. Семен залюбовался ей, как в детстве любовался сияющим церковным алтарем. Ему вдруг стало грустно и в то же время весело. Захотелось плакать и плясать одновременно, бить при этом кулаком о стол и играть на гармони, разорвав рубаху. Планета плыла медленно, неторопливая в своем величии. Она, как красавица, опустившая к земле запорошенные снегом облаков ресницы, плыла, зная о своей красоте, и зная, что всякий, кто с нею встретится, остановится, чтобы полюбоваться ею. Семену вспомнилась Наталья с косою до пояса и лебяжьей походкой. Да и вправду Наталья чем-то была похожа на Землю. Вроде все на виду, простая и понятная, а глаз не оторвешь и под ресницы ее заглянешь. А под ресницами Тайна переливается по жилкам, бежит струйкам! и, где уж тут повернуться спиной да пропустить мимо. Пройдет рядом, как глаза промоет, мир блестеть начинает - солнце, цветы, краски...

Семен затанцевал, засмеялся, как маленький, даже руку протянул мол, дотронуться хочу. И не боится ее ни капельки, хоть и большая она - во все небо, и проплывает так близко, что, кажется, разглядеть можно как деревья в лесах под ветром качаются, как с них шишки да яблоки сыплются, как стаи китов в океанах плавают, бьют по воде огромными хвостами, выбрасывают фонтаны воды прямо в небо, как стаи диких гусей возвращаются под палящим солнцем и холодной луной на суровую родину, где за короткое лето надо успеть вывести птенцов, научить их летать и до снегов улететь в чужие жаркие страны.

В воздухе звучала музыка Земли. В ней был шум волн и звон капели, свист ветров и рев ураганов, пение соловьев и крики морских гигантов. Это была музыка жизни, могучая и в то же время нежная и тонкая, как сентябрьская паутина. Она серебрилась ледяными кристаллами и шуршала песком, перекатывалась камнепадом и мягко ступала рысьим шагом. Что-то человеку казалось в этой музыке знакомым, что-то он слышал впервые, и потому вслушивался в нее, как в голос бабушки в детстве, когда она рассказывала сказки о далеких землях и великих подвигах героев былых времен, от которых остались только эти сказки. Сердце его замирало и перескакивало с удара на удар, как девчонка перескакивает с камня на камень, перебираясь через быструю речку.

Долго он любовался Землею, приплясывая от увиденного и услышанного. Засмотрелся так, что не заметил, как высокая гора, стоящая среди заснеженных хребтов на окраине великой страны, подошла вплотную и ударила его ледяной вершиной. Свет померк в его глазах, он слетел с холма и больше уже никогда не пришел в себя.

Над ним с погребальными песнями прошли Уран, Сатурн, Юпитер, Марс, Венера, Нептун, Плутон. Они пели низкими голосами, как когда-то пели над могилами героев, в чьих силах было менять вращение небосвода и пути планет, перешагивать горы и переступать океаны. Но это был всего лишь маленький человек, рванувшийся из своей земной скорлупы и погибший. Зачем он был им нужен? Почему опечалил их своей смертью?

Лиса из-под снега выкопал Мухомор. Сейчас он был похож на обломок толстого дерева, вырванного с корнями. На этих корнях, с налипшим на них снегом и землей, он и передвигался. Со ствола местами отпала кора, обнажив гладкую темную древесину - тело лешачка. В верхней части ствола были две глубокие трещины, из темноты которых светились зеленые огоньки глаз. Чуть ниже торчал сучок, служивший носом и очень напоминавший при этом клюв.

Мухомор тихо подошел к лисовой лежке и стал, осторожно поводя корневищами, разгребать снег. Сначала он работал самыми толстыми корнями, потом, когда подобрался близко к спящему, стал копать корешками потоньше, и когда совсем откопал Лиса, начал осторожно обмахивать его тонкими, как нити, корневыми волосками. Через некоторое время тот лежал совершенно очищенный от снега, как будто никогда в жизни туда и не зарывался. Мухомор залюбовался делом своих корней.

- М-м, хорошо, - довольно пробурчал он себе под нос, словно только что сам слепил Лиса.

Вдруг сзади него с елки обрушился водопад снега и он, неуклюже переваливаясь, обернулся посмотреть, в чем дело - как и все лесные жители, он был ужасно любопытный. Снег с тихим шуршанием понесся вниз, поднимая облака серебряной пыли, и с тихим уханьем упал на землю. Мухомор одобрительно поскрипел и повернулся обратно. Лиса в раскопанной лешим яме уже не было.

- Ох, желудь, - скрипнул он и испуганно завертелся.

От Лиса можно было ждать какой угодно пакости, и он не хотел попадать впросак. Он оглядывался по сторонам, непонимающе шевеля корнями, когда на него откуда-то сверху скатился хохочущий бес. Он ухватил лешачка за нос и заверещал стаей синиц, сидя на его голове.

- Скрип - скрип, - запричитал Мухомор, качаясь под тяжестью Лиса, а он сплясал что-то на нем и, заливаясь смехом, слетел в сугроб.

- У-у, древоточец, - пригрозил лешачок бесу корнем. - Чуть не сломал...

- Смотри, с тебя аж кора от страха посыпалась, - показывал на него пальцем из сугроба тот. Потом фыркнул, отряхнулся от снега и спросил. - Ищешь что, сухостой, али так просто заблудился.

- Э-э, короед, только скалиться и умеешь. Пойдем на озеро, проруби рубить. А то весной и рыбки не поешь. Все берега в мертвечине будут.

- Проруби... Сучком её твоим долбить будем, ум деревянный?

- Зачем сучком? Ты камень найди.

- Ну, вот еще, буду я сейчас под снегом камни искать. Да и если и найду, их сейчас все равно от земли не оторвешь - примерзло все.

- Тогда ты топор у людей скради.

- Ха-ха, а сам чего не скрадешь, клест ленивый?

Мухомор замялся и продолжил.

- Потому, что ты, Лис, быстрый, а я умный. Я придумал, а тебе за топором бежать.

- Ум в дереве не растет, шишка пустая, - Лис постучал по стволу, увернулся от корня, пытавшегося схватить его, отбежал в сторону и оттуда крикнул:

- Ладно, опенок, принесу тебе топор. Только ты, смотри, не уходи. Я зайцем - туда и обратно.

- Жду-жду, орех разгрызенный, - проскрипел ему вслед Мухомор.

Взбивая рыхлый снег, Лис пронесся через лес и поля и остановился на краю деревни. В слабом сероватом свете утра он оглядел ее, потянул носом. Из деревни пахло дымом, большими и малыми домашними животными, сеном. Он свистнул овсянкой и затрусил к одиноко стоящему домику бабки Матрены. По пути ему встретились сани, в которых сидел отчаянно зевавший мальчишка, закутавшийся в большой не по росту тулуп, и совершенно забывший про лошадь. Пользуясь случаем, она шла еле-еле, досматривая свои лошадиные сны о лете, сочной траве, прохладной воде прудов и теплых ночных ветрах.

- Поспешай, - крикнул Лис, слепил снежок и запустил им мальцу в лицо.

Тот ошалел от неожиданности и, так и не проснувшись и не отерев с лица снег, завопил на всю деревню:

- Гей, колотушка!

Лошадь недоуменно оглянулась на него и немного прибавила шаг.

- Ломота у нее, как же. Бегает, как конь.

Что правда, то правда, в поисках свежей новости могла она сходить на другой конец села, а это три версты. Есть она любила подолгу, как бы нехотя, и, выглядывая при этом в окно - не идет ли кто, не пропустить бы чего. Из хозяйства у нее были одни куры, штук пятнадцать, не более. Жили они в маленьком деревянном сарайчике с покосившейся дверью и заложенным доской оконцем, чтоб хорьки не лазили.

Лис подошел к двери сараюшки рядом с курятником, где он рассчитывал найти топор, постучал по замку пальцем, тот упал. Бес угукнул и проскользнул в открывшуюся дверь. Хотя он прекрасно видел в темноте, ему все же пришлось довольно долго повозиться, прежде чем он нашел в сундуке топор. Закрывая сундук, он уронил корыто и с воплями выскочил наружу. Потом, чтобы согреться, он несколько раз обежал дом. Пробегая мимо курятника, услышал недовольное ворчание кур и петухов внутри и остановился. Бес прислонился к двери курятника и прогудел внутрь:

- Птицы?

Те ответили осторожным кудахтаньем.

- Птицы, гулять хотите?

Куры радостно загалдели.

-Угу. Ну, пошли.

Он прошмыгнул внутрь и тут же вышел обратно с двумя курами под мышкой. Огляделся, хихикнул сам с собой и понес их в избу. Скоро по избе бродили все обитатели курятника. Они расселись на столе, сундуке, безмятежно спящей Матрене, клевали что-то на полу и стенах, чистились. Старуха посапывала во сне и не просыпалась. Лис, залезши под стол, стал оттуда дразнить петухов. Они пока немного побаивались и вели себя нерешительно. Наконец один из них - самый молодой и наглый, громко захлопал крыльями и закукарекал. Бабка дернулась от неожиданности, медленно села на кровати, протерла глаза и остолбенела. Где-то далеко в деревне на крик ее петуха откликнулся другой, потом чуть ближе еще один, и, наконец, по всей деревне прокатилась волна петушиного кукареканья. Словно присоединяясь к этой побудке, бабка Матрена закричала так, что куры разлетелись от нее во все стороны, а наглый петух спрятался в чулане. Глаза старухи округлились, как два яблока, а в раскрытый рот могла пролететь одна! из ее кур. С трудом передвигая ноги от смеха, бес выбрался на улицу, подобрал оставленный у запертого курятника топор и двинулся к лесу, где его дожидался Мухомор.

В деревне потом неделю только и было разговоров, что о бабкиных курах.

- Погреться они пришли, - смеялась вся деревне. - Красота бабке, и ходить за сплетнями никуда не надо, все сами к ней идут.

Мухомор встретил беса ехидной улыбкой.

- Ты, хвост хорьковый, куда за топором бегал, уж не за море?

- За море, за море, заморыш.

- А в голове у тебя что?

- А в голове у меня умок.

- Нет, в волосьях на голове у тебя что?

Лис воткнул в волосы длинное перо из петушиного хвоста, которое он нашел в курятнике.

- А это, пенечек, птички Симург перышко.

- Таких птичек не бывает, а перо на петушиное похоже, - торжествующе проскрипел деревянный леший.

- Нет, милок сучковатый, это петух на Симурга похож, только у него нос подлиней и глаза как звезды.

- Ну, значит он только перьями не вышел. Принес топор-то, ус жучиный?

Лис показал топор, подбросил его высоко в небо и побежал ловить. По дороге стряхнул снег с трех деревьев, но топор поймал.

-Ох, и ловок же, бес, - пробормотал Мухомор и, не торопясь, поплелся за ним, тяжело переступая через поваленные, занесенные снегом деревья.

- Где рубить будем?

- На глубине, - вышел из-за деревьев леший.

Лис махал топором, пока не утомился. Осколки льда летели во все стороны, покалывали лицо. Он зажмурил глаза, чтоб в них не попало, а Мухомор отошел подальше - хоть и деревянный да все равно лучше отойти. Бес устал, опустился на корточки, выгреб из ямы ледяное крошево, передал топор лешему. Яма была уже в две ладони глубиной и четыре шириной.

- А я не могу, - вдруг сказал тот. - Мне топор держать нечем.

Показал Лису свои корешки.

- У-у-у, - закружился на месте бес. - Ах, ты, щепка гнилая, недорубок каверзный, пыль короедная. Значит, я один работать буду?

- Ну, ты же видишь, чем мне работать?

- Клювом долби, как глухарь.

Мухомор виновато шевелил корнями и молчал. Лис крякнул селезнем и продолжил работу. Время от времени он поднимал голову и мычал на лешего:

- У-у, работничек...

Лис совсем умаялся, пока дорубился до воды. Она заплескалась на дне, поднимая ледяную крошку. Он выгреб осколки и обрубил у ямы края. Прорубь получилась большая, темная озерная вода тяжело задышала в ней. Некоторое время в этой непроглядной темноте ничего не было видно, потом у поверхности замелькали похожие на потускневшее серебро рыбы, они теснились спинами у открытой воды, жадно хватая ртами морозный воздух. От их толкотни во все стороны летели брызги, на морозе казавшиеся поначалу почти теплыми, и сразу превращавшиеся в ледяные шарики.

- Ух вы, - Лис сунул руку в самую рыбью гущу. Те кинулись было врассыпную, но тут же их ряды снова сомкнулись и они оживленно продолжили свою веселую возню. Бес попытался ловить их, но это было не так просто. Рыба скользкая, только под жабры и ухватишь. Конечно, Лису было совсем нетрудно наловить сколько угодно, но ему хотелось порезвиться, и он, делая неловкие движения, хватал руками воду, приговаривая:

- Ушла. И эта ушла. Ох, скользкая какая, - дурачился он, потом сделал вид, будто оступился, и плюхнулся в прорубь, подняв столбы брызг, и теперь уж точно отогнав всю рыбу от чистой воды. Он завизжал от удовольствия и нырнул под лед. Вынырнул он уже с двумя карасями в руках и одним ротаном в зубах, выбросил их на снег, сказал Мухомору: Постереги, - и нырнул снова. Из-под воды, одна за одной, стали вылетать рыбы и мягко шлепаться в белый пух снега, который тут же облеплял их, как саваном. Усеяв так весь лед вокруг проруби, Лис появился из-под льда и, лукаво улыбаясь, глянул на лешего:

- Что, деревянненький, пойдем искупаемся?

- Не захлебнись, выдра бесхвостая, - ответил он, оглядывая россыпь добычи.

Лис брызнул на него водой и снова пропал. Подо льдом было темно, но Лиса это не смущало, он хорошо знал озеро и ориентировался даже в полной темноте. Плывя близко ко льду, он двинулся на дальний конец озера, где в омутах спали долгим зимним сном русалки. Сейчас, когда озеро вместе с миром замерзло и застыло, они не могли выходить на берег, чтобы водить хороводы и искать себе суженых. Поэтому они спали здесь на коврах из водорослей, укрывшись одеялами из тины и тесно обнявшись друг с дружкой. Лис укрыл их получше, поправил на головах венки из увядших лилий - когда придет весна и сойдет лед, они сплетут себе новые. На прощание поцеловал каждую в бледную щеку и отправился обратно.

- Купайся, купайся, пискарь, - приговаривал он, заталкивая Лиса обратно и поедая рыбу трещиной в стволе.

- Ну, сморчок, - только и успел сказать мокрый бес, и толстые корни снова погрузили его под воду.

- Помойся, а то снегом разве отмоешься, - пробормотал с набитым ртом Мухомор, вкусно хрустя рыбьими костями.

Лис повисел недалеко от светлого окна проруби, размышляя, как ему быть, потом поплыл, стараясь держаться ближе к поверхности. Между водой и льдом есть маленький воздушный зазор, где, в крайнем случае, всегда можно немного подышать. Пока он не знал, что можно придумать, чтобы обмануть хитрого лешего, но надеялся, что что-нибудь обязательно придумается. Он совсем не собирался плавать здесь всю зиму. Главное было не останавливаться и искать выход.

Внизу мелькнула тень, похожая на огромную рыбу с человечьим туловищем. Водяной, - обрадовался пленник. Водяной был бледен, с круглой лысой головой и детским лицом. Руки, похожие на плавники, и все его мягкое тело с рыбьим хвостом было покрыто слизью, отчего он масляно блестел на свету. Водяные не разговаривают, но всегда и все понимают. Лис несколько раз волнообразно кивнул ему для приветствия, тот повторил его движения. После, размахивая руками и вертясь всем телом, бес объяснил ему своё положение. Водяной смотрел на него умными серыми глазами и не двигался. Когда же Лис дернул головой, спрашивая, согласен ли он, водяной повторил волнообразные движения и пропал в темноте. Лис подплыл к проруби, где дневной свет по-прежнему загораживали мелькающие силуэты рыб и сеть корней лешего.

Мухомор одну за другой выискивал разбросанных карасей и уплетал их, не отряхивая от снега. При этом он что-то не переставая бубнил и потрескивал от удовольствия. Озеро блестело снежной гладью на солнце, рыбы было много, побежденный Лис сидел под водой, и все было хорошо. Счастливый Мухомор оглядывался и весело помахивал в воздухе корешками. Невдалеке раздался негромкий удар, как будто кто-то из-под воды ударил по льду камнем. Леший быстро засунул в рот поднесенную рыбу и прислушался. Вокруг стояла тишина. Он постоял, поплотней укрыл прорубь, боясь, как бы не вылез пролаза-Лис. Удар повторился, и снова наступила тишина. Вдруг удары посыпались часто-часто, как капли во время дождя. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Стук приближался к нему. Мухомор беспокойно затоптался на месте. Удары подошли совсем близко, и вдруг закружились вокруг него, как в хороводе.

- Бес, не пугай, - зашлепал он корнями по воде, - не напугаешь. Стук кружился вокруг него, все сужая и сужая круги, пока не забился на одном месте прямо под ним, словно внизу обосновался водяной дятел, захотевший пробить лед.

- У-у, бес долбливый, - лешачок посмотрел себе под ноги.

Стук становился все быстрее. Мухомор переступал на месте, но не двигался, только все чаще смотрел себе под ноги. Наконец он не выдержал и, не открывая проруби, перешел на несколько шагов в сторону. Удары также переместились вслед за ним и снова оказались у него под ногами. Мухомор подождал, хлопнул со всей силы по воде и перешел еще раз. Звук двинулся за ним. Так продолжалось еще несколько раз. Наконец леший не выдержал и побежал прочь от дыры во льду. Стук преследовал его по всему озеру. Лешачок, хоть и был сейчас деревянным, ужасно разнервничался и загудел от негодования на все озеро. Тут из проруби вырвался мокрый Лис и рысью набросился на него. Капли в его волосах застыли и звенели серебряными колокольчикам на всю округу прозрачным звоном.

- Эгей, старая морковка, теперь я тебя погоняю, - закричал он, ухватив Мухомора за похожий на нос сучок, и волоча его за собой.

- Скрип - скрип, - загундосил леший, - сломаешь, сломаешь.

- Молчи, репа пустая, чуть не утопил меня.

Мухомор пытался ухватить его корнями, но тот ловко уворачивался и только смеялся над противником. Наконец одному корешку удалось обвиться вокруг бесовой ноги, тот споткнулся, и они вместе полетели в снег. Потом они долго бархтались, Лис хохотал, а лешачок громко ухал. Лис победил - он завязал все корни узлами, встал в полный рост над побежденным. Острые обломки ствола и веток расцарапали ему руки и грудь, кровь мышиным горошком катилась по ним, но он не обращал на это внимания.

- Сдаешься, оборотень?

- Уху.

- То-то, свинушка прошлогодняя, - поучительно сказал Лис, после чего они принялись распутывать узлы на корнях.

Из проруби на них смотрела бледная голова с умными детскими глазами.

- Спасибо, - крикнул ей бес, танцуя, и помахал руками.

Водяной улыбнулся и нырнул под воду, а рыбы потом еще долго барахтались у поверхности, хватая ртами свежий воздух.

- Аль, делом каким занят? - спросил его бес.

Парень остановился, задумчиво посмотрел на неожиданного собеседника.

- Осень сею. На, - и протянул ему большой красный кленовый лист.

- Зачем? Июль ведь только.

Человек усмехнулся.

- Ничего, прорастет. Я всегда её сею. Ещё я зиму сеять могу. Смотри, - он достал из рубахи, из-под сердца, полную ладонь снега и тоже отдал её Лису. Было жарко, и снег начал быстро таять. Лис подержал его на ладони, посмотрел на бегущие к локтю холодные капли и протянул обратно.

- Не надо, и лист забери.

Парень пожал плечами, засунул непринятые дары обратно за пазуху.

- Как хочешь.

- А что ты еще можешь?

- Больше уже ничего не могу.

- А раньше?

Парень грустно опустился в траву.

- Раньше...

Медленно разложил вокруг себя листья, стал их рассматривать на свет.

- Когда листья перепревают, от них остается только сеточка из жилок, тогда они становятся похожи на голые деревья зимой. Правда, здорово?

- Конечно, здорово, - согласился Лис.

- Жилки - как голые ветки, черенок - как ствол. Наберешь охапку, словно зимний лес в руках. Ты любишь лес зимой?

- Я лес всякий люблю, - агукнул он, бегая неподалеку и собирая цветы. Перед тем, как сорвать каждый цветок, он гладил его по стеблю и что-то шептал, извиняясь.

Парень негромко запел.
Ой, да желтый лист
С ветки упал.
Да упал - упал
Во студен ручей.
Запрудил тот лист
Да студен ручей.
Разлилась вода
Да без берегов.
Смыла вода
Три деревни да город Злат.
Разорила весь край.
Мимо бежала мышь,
Лист задела хвостом-помелом
И ушла вода
В круты берега.
И построили снова
Три деревни да город Злат.

Лис прибежал к нему с большим букетом, где были колокольчики, пастушья сумка, иван-чай, пахучий чабрец, несколько кустиков земляники с красными ягодами.

- Возьми.

Парень долго рассматривал подарок, будто ни разу до сих пор не видел живой травы.

- А зачем они мне?

- Зимой сеять будешь.

Парень отвел руку за спину.

- Я не умею.

- Бери, бери. А то, вдруг, мы без лета останемся?

- Не надо, я боюсь.

- Чего ты, глупый, боишься?

Парень отвернулся, положил подбородок на подобранные колени и тихо пробормотал.

- Цветов боюсь.

- Как же можно цветов бояться?

Раньше, когда он жил среди людей, его звали Ильей. Когда ему исполнилось семнадцать лет, ему понравилась девушка из их села. Девушка была странная, нелюдимая. Ни с кем из девок не дружила, с парнями не зналась. Жила на отшибе, белый домик за деревьями не сразу и углядишь. Невысокая была, на голове платок черный носила, будто монашка. Глаза глубокие, как омуты, так и затягивает, если взглянешь в эту зелень. Волосы под платок прятала, но кто видел, говорили, что длинные они у нее, красивые. Катериной ее звали. Илья с месяц за ней ходил, все заговорить хотел. Она же, как воды в рот набрала - не отвечает ни слова ему. Через месяц улыбаться стала, встречаясь с ним, но говорить не хотела. Почти через полгода первый раз с ним гулять пошла, и то за деревню, в глушь, чтоб не видел никто. Так и гуляли они с ней, пока осень не наступила. Он тогда ей последних цветов принес, думал, обрадуется, а она засмеялась и говорит:

- Зачем принес? Не люблю ведь я их...

- А что ж ты, Катенька, любишь?

- Шиповника цветы люблю. Да чтоб не розовые, а красные.

- Так не бывает же красных.

А Катерина будто и не замечает его, на вечернее небо смотрит и продолжает:

- Чтоб, как солнце на закате красные, как снегири.

Осеннее небо вечером багровое, холодное. Полоска заката, как след от кнута, кровью сочится. Вечера стылые, зимой с неба тянет. Травы жухлые, от инея ломкие, как стекло. Зима скоро.

Илья замолчал, не зная, что сказать, и Катерина медленно пошла домой. С деревьев падали красные и желтые листья. Катерина, не оглядываясь, свернула за поворот, и он остался один в листопаде. Листья летали, задевая его лицо и руки, словно укрывая землю, стынущую в кристалликах льда яркой дорогой тканью. То, что когда-то пришло из темноты подземелья возвращалось обратно красивым, отжив свое лето и не жалея о том. Праздник продолжался уже не для них, но их это не заботило.

Не замечая ничего вокруг, Илья побрел домой, думая о Катерине. Этот праздник был тоже не для него, он сам чувствовал себя опавшим листом. Но если для листьев просто наступил срок, то он сам, добровольно уходил от радости, от жизни, от чудес превращения.

С тех пор он ходил как больной. Из рук все валилось, начнет что делать и застынет. Глаза невидящие в одну точку вперит и стоит, пока не окликнут. Отзывался с трудом, чувствовал, что не понимает, что вокруг происходит, да сделать ничего не мог.

Через неделю пришел к Катерине снова. Опять ходили вместе долго, молчали.

- Ну что, принесешь красный шиповник? - вдруг остановилась девушка и пристально поглядела на него.

- Да где ж я его возьму? - как прорвало несчастного Илью. - Что ж ты мучаешь меня, всю душу вытравила!

- Да ты подожди, не кричи. Я научу, где взять.

Посмотрел парень в ее глаза и провалился в их глубину, закрутило его, охватили холодные руки русалок, потянули на дно, во тьму.

- Где, скажи, - жадно, как голодный впился в нее взглядом.

Катерина победно засмеялась и вдруг побежала от него по шуршащим листьям. Илья за ней. Она, уворачиваясь от его объятий, носилась меж деревьями. Платок сорвался с ее головы, волосы рассыпались по спине вольным потоком. Преследователь догнал свою жертву, прижал к стволу осины.

- Говори.

- Лог за деревней знаешь? Тот, что возле сада?

Он кивнул, не отрывая от нее взгляда.

- Там на дне растет куст шиповника. Цветы у него самые обыкновенные - розовые. Но если хочешь добыть для меня красные цветы, надо его три ночи кряду кровью поливать. Тогда по весне и зацветет он цветами, яркими, как закат.

- А чьей же кровью его поливать надо?

Катерина засмеялась и вырвалась из его рук.

- Своей.

Следующей ночью они встретились возле сада. Катерина была в длинной черной юбке и темной накидке. Илья оделся легко, но холода не ощущал. Внутри был такой мороз, что все тело от него словно бы онемело и стало бесчувственным.

- Не боишься? - спросила она его.

Влюбленный только и смог покачать головой. На краю оврага они остановились.

- Спускайся, - приказала она.

- А ты? - непослушный язык еле ворочался.

- Я буду здесь.

- Хватит, - донеслось сверху.

Илья достал веревку и, помогая себе зубами, перетянул руку выше локтя. Кровь остановилась, рука начала неметь. Он немного отдышался, спрятал нож обратно за голенище, и принялся выбираться по склону оврага к ожидающей его темной фигуре. Она неожиданно тепло улыбнулась, взяла его под руку, прижалась к нему.

- Страшно было? - участливо спросила она.

- Нет, что ж тут может быть страшного...

Он казался себе таким невесомым, что думал, что сейчас взлетит. Все вокруг тоже словно потеряло вес, слегка покачиваясь вместе с ним. Счастливая Катерина зарылась лицом в рукав его рубахи.

- Мой. Теперь ты мой... - ласково повторяла, поглаживая его плечо.

На другую ночь все повторилось, только голова закружилась сильнее, и прежде чем выбираться, Илья долго сидел на хрупкой от инея траве, не замечая холода. Катерина не спустилась помочь ему. Он, в каком-то пьяном оцепенении, вскарабкался по склону, прижал ее к себе.

- Будет тебе цветок. Вырастет.

На третью ночь кровь текла медленно, нехотя. Он почувствовал, как закачалась земля, попробовал позвать Катерину, но она не отозвалась. Он еще постоял, шатаясь, потом ноги его подкосились, и он упал. А из руки под корни куста все продолжал течь темный ручеек. Когда девушка спустилась к нему, он уже не дышал. Она села рядом с ним и стала, тихо напевая, гладить его волосы. По одному закрыла широко раскрытые глаза Ильи.

Спи глазок,

Спи другой...

Из глаз ее полились редкие, почти незаметные слезы. Мимо пробегала бездомная хромая собака, остановилась, поглядеть на нее, да так и просидела всю ночь до рассвета.

Катерина подняла с земли нож, сделала на земле глубокий надрез, очерчивая контуры могилы. До утра ножом и руками она копала мерзлую землю. А в голове ее неотступно звучали слова, услышанные в раннем детстве от прохожей нищенки: Тот, кто сыщет цветок шиповника, красный как кровь, обретет любовь, какую не обретал еще ни один смертный в мире.

Вырыв могилу, она аккуратно положила туда своего мертвого жениха. Поцеловала его холодный лоб, погладила по голове и зарыла. Она уже поднялась из оврага наверх, когда из-под земли раздались слова.

- Не будешь ты, Катя, ни счастливой, ни несчастной, ни живой, ни мертвой, пока не зацветет шиповник красными цветами.

Как сказал мертвый, так и сбылось. До самой весны не знала девушка покоя. По ночам ей слышались голоса, крики и жуткий смех. Под окнами каждую ночь выла хромая собака, что была с ней в ту ночь. Катерина просыпалась от собственного крика, в горячем поту. Тогда она накрывалась с головой одеялом и шептала:

- Зима пройдет, снег стает, прилетят птицы. Зацветет шиповник красным цветом и уйдет страх. Недолго осталось.

С тем и засыпала.

Сбылись и ее слова. Зима откружила последними вьюгами и сдалась на милость своей нежной убийцы весны, снег убежал по лощинам говорливыми ручьями, на землю опустились усталые птичьи стаи. Когда распустились листья на деревьях, и по деревне поплыл запах цветущих садов, Катерина побежала в овраг, смотреть на кровавые цветы...

Ее нашли утром следующего дня. Кто-то обратил внимание, что в овраге целый день воет собака. Катерина стояла мертвой посреди огромного куста шиповника. Как она туда попала никто сказать не смог. Выглядело так, словно куст вырос за одну ночь и оплел ее своими колючими ветками. Вокруг головы несчастной расцвел венчик из ярко-красных цветов. Пока ее вытащили, исцарапали ей все лицо и изорвали одежду. Куст же рубить не стали, побоялись.

С тех пор люди стали обходить это место стороной. Детям тоже запретили ходить туда: а то шиповник утащит.

Про Илью так никто и не узнал. О Катерине вскоре забыли, только и осталась от нее эта страшная присказка, да место за нечистое почитать стали.

В это время люди в деревне испуганно смотрели на черные окна в потоках дождя. За окнами ослепительными деревьями от неба до земли за считанные мгновения вырастали молнии. В домах было жарко и душно. Мужики в белых широких штанах сидели на кроватях, крестясь при вспышках: о, Господи!. Их жены забивались в угол кровати и, прижавшись спиной к стене, натягивали одеяло до подбородка. Маленькие дети на печке тихо взвизгивали при ударах грома. В разрываемой сполохами темноте были видны их перепуганные лица. Они жались друг к другу, рассказывая про то, как в соседних Хорьках гроза подожгла дом, все сгорели, одна кошка осталась. От этих рассказов им становилось так страшно и сладко, что они долго не могли уснуть, все ворочались, вспоминая тонкие светящиеся стволы в небе. Они думали, что если успеть, то можно по ним вскарабкаться на самую высоту, на звезды. Может, там тоже живут люди. А может, только ангелы летают со свечками в прозрачных руках. А может быть это и не звезды вовсе, ! а просто дырки в черной стене, за которой сад, где всегда светло, а на деревьях растут золотые яблоки и ветки от них гнутся до самой земли. Так они лежали, мечтая, а Лис в это время, хохоча, бегал по лужам, весь грязный и мокрый. Он пробегал по улицам съежившихся от страха деревень, хватал с деревьев яблоки, на ходу хрумкал ими, съедая целиком, без остатка. В домах по стенам бегали суетливые тараканы, а по улицам текли ручьи. В домах трещали сверчки, а за окнами ухал гром, и бес голосил вслед за ним. На печке было тепло и душно, на дороге ветер пронизывал до костей, и ветки деревьев махали мокрыми рукавами. Лис, скользя по грязи, прыгал, стараясь не упасть, дети обнимали друг друга, пугаясь непогоды. Лису было весело, им было страшно. Дети ни за что бы не согласились выйти из дома, бес же дразнил небо и уворачивался от падающего оттуда огня.

Наконец, когда восток уже посветлел, Лис притворился, что устал, упал на колени, а лицо руками закрыл, все равно, мол, глядеть не буду. Что тут началось! Молнии стали бить так часто, что казалось, что вокруг беса образовалась светящаяся стена. Одна совсем близко ударила, обожгла руку. Лис взвизгнул от боли и смеха одновременно, но рук от лица не отнял, только захохотал громче. Наконец он утомился от этой игры, открыл лицо, глаза же при этом оставил плотно зажмуренными.

- Хватит, - закричал, тяжело дыша от смеха и беготни.

Упал спиной на обугленную землю и медленно открыл глаза. На мгновение все в мире застыло, гроза оборвалась. Лис молчал и счастливо глядел в небо, где громоздились уставшие темные тучи. Лис смотрел, и от его взгляда тучи начали таять, медленно проглянуло голубое небо. Напоследок обрызгало его теплым дождем, смывая копоть и охлаждая обожженную руку. Лис благодарно улыбнулся, свернулся калачиком и, сладко посапывая, уснул под светом восходящего солнца.

Воробьи настороженно затихли. Бес чуть потянул носом, пробуя воздух. Кот, понял он. Тот самый рыжий кот Семена, которого Лис когда-то попросил принести уголь из печки. Сейчас он был тощий и мокрый. Осторожно крался по крыше к краю, надеясь остаться незамеченным. Однако хитрые воробьи углядели его, когда он был еще высоко, за трубой. Рыжий сползал все ниже и ниже. Его неопытность в охоте веселила даже воробьев. Они продолжали брызгаться водой, притворяясь, что ни о чем не подозревают. Горе-охотник подкрался к кромке крыши и застыл, жадно глядя на добычу. Подобрался, переступил поджатыми лапами и кинулся вниз. Воробьи с хриплым чириканьем разлетелись врассыпную, дождавшись возможности повеселиться. В веере брызг кот плюхнулся в лужу. Бес захохотал вместе с воробьями. Рыжий сел посреди лужи, с недовольным видом глядя на Лиса, который от смеха свалился с поленницы и на четвереньках пополз к коту. Сел около него в ту же позу и стал с обиженным видом ворочать головой. Кот презр! ительно отвернулся. Бес некоторое время сидел рядом в луже, издеваясь над его гордым и нелепым видом. Потом ему это надоело, он встал во весь рост и поглядел на кота сверху вниз.

- Что, хвост хорьковый, тяжко живется? Хозяина нет, кормить некому?

Взял его за шиворот и небрежно, словно лист лопуха, понес со двора. Кот принялся извиваться, царапая ему руку.

- Брось шипеть, - встряхнул его бес.

Рыжий обвис снулой рыбой, дергаться перестал и только наблюдал за происходящим вокруг.

Вскоре они добрались до леса. Лес сейчас был мокрый до последней веточки, до последней почки. Деревья только начали просыпаться, открывать свои невидимые глаза, ощупывая воздух и втягивая его в себя настойчиво и осторожно. Оттаяла почва, зашевелилась под прошлогодней сопревшей листвой, взбудораженная приближением весеннего солнца с его теплом и живительной силой. Земля начала забывать неподвижную прозрачность зимних закатов с пурпурным снегом. В ее памяти стиралось холодное солнце, висящее оранжевым карликом над темным кружевом лесов, с трудом пробивающееся сквозь путаницу голых ветвей, тесно чернеющих на его фоне. На солнце больше нельзя было смотреть не щурясь. Оно приближалось день за днем, ночь за ночью. Снег таял на глазах, сохраняясь только под навесами елок, да и там он был уже серый, как посыпанный пеплом.