- Пойди погуляй, голубь, - сказал бес и кинул его на другую ель.

Кот снова замахал когтями и съехал вниз, где опять был пойман.

- Упрямый какой, - недовольно пробормотал его мучитель и кинул в третий раз.

На этот раз, совсем потерявший голову рыжий, вцепился в широкие еловые лапы и вскарабкался на маковку, откуда вскоре начал жалобно и противно орать. Безжалостный Лис на этот раз обрадовался, хлопнул себя по ляжкам и, зажав в зубах ивовые прутья, полез вверх. Прутьями он накрепко привязал отчаянно сопротивляющегося кота к верхушке ели и огляделся. С высоты было далеко видно. Виделась лесная голая чернота с зелеными островками - путаница ветвей и игл. Видны были поля, недавно начавшие оттаивать и потому покрытые легкой дымкой пара. Проглядывала далекая серая река, вышедшая гулять из берегов, бурная и опасная. Лис проверил крепость узлов, пригрозил пальцем сидящей неподалеку вороне - смотри не подходи. Ворона неподвижно оглядела кота и беса черными бусинами влажных глаз.

Слезши с дерева, бес лег на землю и стал кататься вокруг ствола ели, на вершине которой светилось рыжее орущее пятно.

Яблочко, яблонько,
Капелька, градинка,
Ивовая ножка
Зрей понемножку.
Солнышком с неба
Звездочкой снега
Зрей-наливайся,
В руки срывайся.

Встал, быстро слепил из снега тяжелый снежок, сбил им шишку. Ловко, словно клест, распотрошил ее. Легкие, как пух, семена собрал в ладонь и забросил в рот. Даже не посмотрев на кота, быстрыми шагами скрылся за деревьями.

Когда рыжий понял, что его бросили одного, между небом и землей, прямо под бездонной синевой, над бесконечным сплетением ветров и веток, неба и жизни, он даже на мгновение замолчал. Но страх и непонимание происходящего перекосили его, схватили за сердце. Он заорал снова, задергался изо всех сил, пытаясь зубами достать до охвативших его пут. Прутья впились в него как пиявки, каждое движение лишь выстригало шерсть с кошачьих боков.

Рассвет застал луну где-то на середине пути, она побледнела, но исчезать не собиралась. В небе до полудня был виден ее белый лик. Подул холодный жалящий ветер, пробрал кота, укусил за вытертую прутьями голую кожу. Рыжий поежился и сглотнул голодный ком. Лис все не возвращался. Пошел дождь, сильный и холодный, как снег. Ветер стал плотным, как ладонь он хлестал каплями по голове, глазам, обвисшим усам животного, словно пробуя на прочность его продрогшее и голодное тельце. Кот вымок до шерстинки. Ему хотелось сжаться, чтобы не было так больно и холодно, но прочные путы не пускали, он мог только дрожать. Дождь бил его жгучими плетками воды, привязывая к боли, от которой щипало глаза. От своего бессилия и жестокости мира рыжий заскулил слепым котенком. Мир от этого не изменился, не сжалился над бедным, ведь вселенная могла быть только такой и никакой другой. Ей никого не было жалко, и никому она не хотела сделать больно. Непогода продолжалась весь день и всю ночь.

На утро дождь прекратился. Кот открыл глаза. С востока наползали тяжелые серые тучи. Полетел мокрый снег. Бес все не возвращался, наверное, забыл про пленника. Скоро снег облепил рыжего со всех сторон, охотно цепляясь за мокрую шерсть. Несчастный кот превратился в белый кокон. Он ослеп и оглох в этой жестокой белизне, снег не давал открыть глаз и забил уши до звона. К ночи он перестал ощущать себя, свое тело, ему показалось, что он уже умер и превратился в облачко, висящее в темной пустоте. Он не чувствовал ни головы, ни хвоста, ни лап, только пустоту внутри и снаружи. Ему вдруг стало не интересно, жив он и жил ли когда-нибудь вообще, есть ли вокруг что-то и было ли что-нибудь. Так прошел еще один день его заточения посреди бескрайнего мира.

К вечеру небо расчистилось, и появились набросанные в непонятном, но красивом порядке, звезды. Луна покатилась, как клубок шерсти - забава котенка. Рыжий не видел ничего этого, окутанный снегом. Он только почувствовал бесконечность и тишину, открывающиеся во все стороны. Они начинались внутри него, и он висел в них, нечувствительный к происходящему. Он понял, что его нет, и уже никогда не будет. С этим он и встретил утро.

Солнце взошло молодое и теплое. Оно взяло его в свои красивые руки и бережно, словно яйцо от скорлупы, очистило от снега. Рыжий приоткрыл глаза и сощурился от нестерпимого блеска - мокрый лес сверкал. Ему показалось, что он видит все в первый раз. В мире же ничего не изменилось, кроме самого кота. Что-то ненужное отслоилось от него вместе со снегом. Прошло ровно три дня, как он здесь оказался.

Верхушка ели чуть закачалась, и перед пленником появился Лис. Он бережно отвязал его, подул на вытертые прутьями полоски на боках, осторожно слез и поставил на землю. Освобожденный кот сделал два неуверенных шага и упал на живот. Полизал снег, отдышался, с трудом поднялся на слабые лапы. Ходьба давалась с трудом, но надо было идти, потому что хотелось жить. Ветки цеплялись за него, он старался не замечать их. Вскоре Лис потерял его из вида.

С тех пор в лесу стало на одного охотника больше. Это был поджарый быстрый зверь с темными полосками на боках. Он охотился на зайцев, птиц, белок. Подкрадывался очень тихо, как падающий лист, добычу хватал быстро, намертво. Когда наедался, ложился спать на толстых ветках деревьев, готовый вскочить в любую секунду, чтобы броситься на врага или жертву. В лунные ночи забирался на верхушки высоких деревьев и удивленно смотрел на небо, под которым спала земля. Наглядевшись, бросался вниз, едва цепляясь за ветки, падал на упругие лапы и растворялся в темноте.

Поп не пропал. Он убежал от своего старого дома, от разбитого колокола, оскверненной церкви и людей, предавших его. Он бежал по ночным лугам с невидящими глазами, пока не заблудился в лесу.

Поп пришел в себя, словно вынырнув из-под толщи вод, но первый вдох делать не торопился, опасаясь чего-то. Присел, повел головой, не замечая ничего. Встал на четвереньки и осторожно, как слепой, побрел вперед. Наткнулся на дерево, ощупал шершавый ствол, медленно поднялся по нему. Долго стоял, открыв глаза и качаясь от слабости. Когда взгляд его прояснился и стал осмысленным, он двинулся дальше. Через час набрел на заросли дикой малины, стал есть ее, жадно хватая ртом и урча, как медведь. Наевшись, забился в гущу кустов, где и заснул тяжелым сном.

Ему снились темные облака, катящиеся по низкому небу, откуда то и дело прорывались кривые, изломанные молнии. Черные птицы метались между ними, не зная, куда деваться, потому что земля тоже пропала. Ее залило горячей водой, под которой не осталось ничего живого. Птицы пытались улететь, но, куда бы они ни летели, их везде встречало бурное море с огромными, до облаков, черно-смоляными волнами, огненные горы и кровавое небо в ржавых тучах. Молнии попадали в птиц, и они, даже не успев вскрикнуть, комочками обугленных перьев падали в водяную бездну.

Человек проснулся оттого, что кто-то переступал костлявыми лапами по его груди, приближаясь к голове. Он не подал вида, что проснулся, и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, стал прислушиваться к своим ощущениям от поступи, пытаясь понять, кто к нему пришел. Тяжесть показалась неожиданно большой, и он испугался. Медленно открыл глаза. Он едва успел заметить большой черный клюв, бьющий его в лицо. Если бы он отдернул голову чуть позже, то остался бы без глаза. Из рассеченной брови полилась кровь. Он замахал руками, закричал от ужаса. Ворон не испугался и продолжал бить своим крепким носом в лицо едва очнувшегося ото сна человека, ослепленного прямыми солнечными лучами. Птица вцепилась когтями в одежду на его груди, била крыльями и пронзительно каркала. Ее удары приходились рядом с глазами. Человек попытался отнять руки от лица, чтобы оторвать ворона от одежды, но тот словно врос в нее и продолжал долбить. Наконец, наверное потеряв веру в успех своего дела, ворон посл! едний раз увернулся от рук, ударил, попав в переносицу, не спеша спрыгнул с груди и полетел над самой землей, почти задевая крыльями верхушки высокой травы и отливая черной сталью на солнце. Человек посмотрел на свои руки в крови. Он редко видел кровь, и только сейчас увидал, как она красива. Она текла по белым ладоням, капала на траву, бежала вниз по стеблям к земле и там терялась. Он неожиданно забыл обо всем. Забыл, что у него больше нет ничего: ни людей, ни церкви, даже Бога, может быть, тоже нет. Человек сидел и смотрел на капли, масляно падавшие с его бровей, лба, подбородка. Незаметно он уснул.

Утром он не смог открыть глаз, глазницы были залиты запекшейся кровью. Он ощупал лицо, покрытое сплошь грубой, шершавой коркой, не понимая ничего, и от этого пугаясь еще сильнее. Ему захотелось смыть это, но он не знал, где ближайший ручей или озеро. Он был один посреди огромного и неизвестного леса. Затерялся в его просторе и ослеп. Скуля и рыча, он принялся сцарапывать с себя бурые комья, затвердевшие за ночь. Он катался по земле от бессилия и боли, проклинал кого-то, бил руками о землю, царапаясь о колючки, вгоняя под кожу целые гребни заноз, и продолжал сдирать с себя слепоту вместе с кожей.

В избушке было тихо, лишь потрескивали в каменной печке дрова да кто-то шуршал в углу. Ночь выдалась темная - ни луны, ни звезд. Небо закуталось тучами, как теплым овчиным тулупом, и не желало являть себя земле. От углей в печи на стену ложилось пятно, красное и слегка дрожащее от переливающегося света. Яркое в центре, оно размывалось по краям, где, не боясь потеряться, свет смешивался с тьмой.

Поп лежал без сна, глядел в центр пятна, мысли шли, цепляясь друг за друга, как малые дети. Тянулись бесконечной цепочкой, потом вдруг разбегались, перепутываясь, и снова выстраивались в некое подобие порядка. Ему думалось о сотне вещей сразу. О том, что надо заготовить побольше дров, пока нет снега; что клюквы в этом году совсем мало, а грибов хватит до следующего лета; о том, кто быстрее устанет вставать - солнце или луна; что Синее болото разрастается; что сосны вытесняют березы; что ряса прохудилась; что бесы злые; что надо спать... Пятно света на стене переливалось красным и дрожало, как вода в колодце. Он закрыл на минуту глаза, пытаясь уснуть, но не вышло, и он снова уставился на стену. В пятне откуда-то появились тени. Поп увидел два четких профиля. Один был с крючковатым носом, козлиной бородкой и взлохмаченными волосами. Он все время ерзал и суетливо смеялся. Другой был толстый, с неторопливыми манерами, нос картошкой. На голове его была шапочка, напоминающая ка! ртуз. Он был бы похож на зажиточного мужика, если бы не ветки, густо торчащие из-под шапочки. Тот, что с бороденкой, что-то беззвучно рассказывал степенному, показывая на попа и мелко смеясь. Степенный качал головой, соглашаясь. Потом повернул к человеку голову и так застыл. Суетливый продолжал что-то ему объяснять, но он, казалось, больше не обращал на него внимания, заинтересовавшись только лежащим у другой стены человеком. Поп не видел его лица, только темную тень, но почувствовал на себе его взгляд, тяжелый, как кошка, идущая по телу спящего. Взгляд прошелся по нему изучающе, затем солидный снова повернулся к своему собеседнику для продолжения разговора. Поп лежал ни жив ни мертв. В избе стояла гробовая тишина, даже в углу все стихло, и лишь дрова чуть трещали, рассыпаясь в пепел. А на стене шла оживленная беседа: тени резво шевелили губами, размахивали руками, соглашаясь и противореча друг другу. Человек огляделся - вокруг никого, в окне темно, словно тряпками завесили.! Дом замер, и лишь на стене, в круге мерцающего света, продолжался рaзговор. Священник завороженно наблюдал за ними, боясь пошевелиться, пока, неожиданно для себя, не заснул. Потом он сам не верил, что смог спокойно уснуть, в то время, как на стене, в двух шагах от него, жили тени. Он спал, а тени все говорили и говорили свои беззвучные слова, поглядывая на спящего и смеясь.

Это случилось зимой, когда ни один шаг по земле не остается незаметным для острого глаза. Лис, блуждая по лесу, случайно встретился с бездельничающим Коростелем. Коростель - это не оборотень, не бес и не леший. Это большая серая птица, ростом чуть не с Лиса, совсем не похожая на коростеля, так что даже не ясно, почему его так называли. С ним вообще было много неясностей. Вроде и не птица, но и лесному народцу не близкий родственник. Так и живет посерединке.

- Ох, - воскликнул Лис, столкнувшись с ним в заснеженном орешнике. - Ну и страшон же ты, птенчик!

Нынешний Коростель как-то странно, не ко времени, линял, отчего в его сером перьевом одеянии зияли большие проплешины, из которых во все стороны торчал белесый пух. Услышав такое приветствие, он тяжело вздохнул.

- И ты здравствуй, бес.

Потом помолчал и, сокрушенно качая головой, произнес:

- Ну что же это такое? Кого ни встретишь, любой хорек, только завидит и сразу в лоб: ну и страшон же ты! Как сговорились!

Он грустно копнул ногой. Поглядел, копнул еще. Лис тоже заглянул любопытным глазом в получившуюся ямку.

- Что ж, извини, раз такое дело. Кто ж знал? Если б я наперед был уверен, что тебя сейчас встречу, я, может быть, и смолчал бы. А так, уж больно неожиданно ты появился. Я что думал, то и сказал.

Коростель замахал растрепанными крыльями.

- Да от тебя другого и не дождешься. Болтаешь вечно невесть что.

- Ничего я зря не болтаю. Просто, что думаю, то и говорю.

Лис даже немного обиделся. Они постояли, надувшись друг на друга.

- Ладно, - буркнул Лис, - пойдем побродим. Глядишь, может, и найдем чего интересного по дороге.

- Уху, - согласился Коростель.

Так они шли и вдруг на шею Лису шлепнулся холодный комочек. Бес сгреб его, только глянул и тут же отбросил подальше от себя.

- Рю-рю-юх, - удивленно заверещал Коростель. - Ахтыть-кудахтыть! Чего это ты, бес, никак снега испугался? Сердечко зашлось?

- Сам ты, линялый, снега боишься, - неохотно отозвался тот.

- Нет, нет, постой, - продолжала приставать огромная птица, радуясь, что может уколоть беспокойного беса. - Я ж не слепой, видел, как ты его подальше откинул, будто он укусил тебя.

- Ну, откинул, ну и что с того?

- Холодно стало?

- Тебе самому-то не холодно? В дырки не дует? А то давай сейчас мхом заткнем, погреешься.

- Лаешься, значит, испугался, - как о чем-то решенном заявил Коростель. - Все ясно. Трусишка ты, Лис.

- Нет, ну вот ведь привязался! - не выдержал бес. - Сам страшнее страшного, а все других укусить норовит. Другой бы молчал, пока перья не вырастут, а этот, гляди-ка - ехидничает! У-у, мухоед!

Потом стал объяснять.

- Жук это был. Ледяной. Из тех, что только зимой в снегу живут. Ясно? Я не за себя, а за него испугался: что мое тепло убить его может.

Лис зачерпнул снега, слепил небольшой, но очень крепкий снежок и кинул вверх. Он улетел куда-то очень высоко, вскоре скрывшись из вида.

- А ты сразу кудахтать! Эх ты, птица нелетающая...

Коростель пристыженный замолчал.

- Я думал ты от холода, а ты жука...

Ледяные жуки действительно встречаются очень редко и жить могут только среди снега и льда. Они и сами похожи на кусочек льда, поскольку покрыты голубым панцирем, делающим их почти невидимыми зимой. Питаются корой, осиновыми и дубовыми почками. Ближе к весне зарываются глубоко под землю, где похолоднее. Там и дожидаются новых холодов. Если подольше подержать их в руках, они начинают таять, как самые настоящие льдинки, превращаясь в воду. Найти такого жука большая редкость и везение. Говорят, что если найдешь его, то будь настороже: где-то рядом может быть твоя самая большая удача, о которой только можешь подумать. Но растопить его большое несчастье.

- Что, укусил? Ага! - захохотал бес и вырвал у Коростеля из хвоста пучок перьев. Это было не больно, но тот подскочил на месте чуть не выше Лиса и шарахнулся в сторону.

- Ты что? Ежей объелся?

- Ничего, ничего, им все равно выпадать скоро.

Бес подбросил перья в воздух, поймал одно зубами и станцевал какой-то танец, высоко взмахивая руками и ногами.

- Так что ж с того, что выпадать? Сами бы и выпали. Нечего тебе своими корявками тут размахивать!

- А, так ты еще и обзываешься, скорлупа? - и вырвал с этими словами еще пучок из-под крыла у бедной птицы.

- Спасите! - завопил Коростель и бросился не разбирая дороги прямо в чащу, сбивая на ходу снег с прогнувшихся кустов и маленьких елочек, почти до самых верхушек укрытых белым легким покровом.

- Сейчас я тебя спасу! - крикнул Лис, смеясь, как заведенный, летя следом. - Ощиплю дочиста. Вспомнишь, как голеньким в гнезде под мамкой сидел.

А сам при этом подумал, что это еще неизвестно, что за птица такая, у которой такие птенцы, как Коростель могут появляться.

- А если б он проснулся?

- Да, жалко. Он ведь потом, может, и не заснул бы даже. Пошел бы по лесу шататься. Голодный, тощий, злой.

- Да уж... Хорошо, что все так кончилось.

- Это все ты, Коростель, виноват.

- Я? - изумилась птица. - Да ведь ты ж первый из меня перья драть начал!

- Да брось ты, клюватый, я вырвал-то всего ничего, а ты уж и давай на весь лес орать: спасите, да помогите, меня злой бес ощипать хочет.

- Так ты ж сам обещал, что ощипешь меня.

- Уж и пошутить нельзя, - Лис засмеялся, Коростель тоже.

В этот момент широкий месяц сквозь разрыв в тучах осветил лес, и все вокруг озарилось и заиграло блестками. Лес стал прозрачным и каждая снежинка на его ветвях горела крохотной свечой. В воздухе тоже висели, не падая, снежинки, крупные, как звезды. Коростель поглядел на Лиса и тихонько присвистнул от удивления: на груди, плечах и голове беса, не тая, лежал снег, отражая свет месяца. Лис сиял и переливался, словно был осыпан алмазной пылью. Бес засмеялся от радости и тут увидел следы.

Они проходили чуть в стороне от них с Коростелем. Шли тоненькой цепочкой. Следы маленьких босых ног. Пальчики на стопе, как и у Лиса, были немного врозь, значит ноги не знали обуви. Бес уже очень давно не видел в лесу следов босых человеческих ног. Девушка, а это, скорее всего, были следы девушки или девочки, шла спокойно, без спешки, будто прогуливаясь. Обычные люди так по снегу ходить не могли. Можно было предположить, что это была ведьма, но они обычно зимой сюда не ходили - незачем.

Смотреть на следы было почему-то удивительно приятно, почти так же, как на огонь или бегущую воду. Бес залюбовался, совсем забыв про стоящего рядом Коростеля.

- Ты чего задумался? - окликнул тот.

- Следы, - рассеянно улыбаясь, сказал бес.

- Где? - заворочал он головой, стараясь поймать направление взгляда друга. - Да где же?

Зрение у птицы было не хуже, чем у беса, а меж тем он все рыскал глазами, не понимая, что за следы такие разглядывает его спутник. А тот стоял, улыбался, прослеживая цепочку, и вдруг понял, что следы во всем мире есть только для него, и никто другой их никогда не увидит, хоть тыкай его в них носом. Откуда-то издалека прилетел отголосок теплого смеха, заметался бестелесной звонкой бабочкой на прозрачном свете, согрел щеки. И Лис все понял - это Тайна. Она прошла где-то совсем рядом и если пойти по следам, то, может быть, можно будет ее увидеть.

- Я погуляю, - сказал он Коростелю, не отрываясь от следов.

- Что ж, пойдем, - покладисто согласился тот, не понимая, что за перемена произошла с бесом, но чувствуя, что во время прогулки все может разъясниться. Лиса было не узнать: ни задиристости в голосе, ни веселого бесовского безобразия. И глаза странные, смотрят пристально, а куда - не понять, прозрачные какие-то, как вода в роднике или небо в солнечном октябре.

...В синем небе
Нету ни тени.
Елки да ели
Позолотели...
...Белые пчелы
В лес прилетели.
Облепили
Елки да ели...

На одной поляне, залитой загадочным лунным светом и переливающейся свежим снегом, Тайна танцевала. Следы кружились по поляне, как стая голубых птичек, скакали на одной ножке, в нескольких местах виднелись отпечатки рук. Казалось, она провела здесь не менее часа, а меж тем все следы были такими свежими, словно снег еще не успел остыть от тепла маленькой, почти детской ступни. Дальше Лис и плетущийся за ним Коростель снова нырнули в лес и странное преследование продолжилось. Несколько раз Коростель пытался выяснить, куда они идут, но Лис лишь уклончиво бормотал:

- Гуляю я...

А сам ни на минуту не мог оторваться от отпечатков ножек, которых Коростель, как ни старался, разглядеть не мог.

Некоторое время птица терпела, но потом начала проявлять беспокойство.

- Бес, слышь, мне надоело. Иду с тобой сам не знаю куда. Да и ты, видно, тоже не знаешь, куда тебя ноги несут.

Лис на такие речи не отвечал, лишь однажды, тихо, как сквозь сон, обронил:

- Что?..

Коростель долго еще бубнил себе под нос, но не отстал.

Меж тем, преследуемая была уже где-то близко. Лис это чувствовал. Его влекло все сильнее и сильнее туда, вперед, куда уходила цепочка синеющих на ночном снегу следов, теряясь в лесной чащобе. Он шел и читал их, как древнюю и вечную книгу, с каждым шагом ему открывалось что-то новое о себе, о мире вокруг, о жизни и смерти. Порой он впадал от узнанного в неожиданную радость, порой сердце его щемило от одиночества в этой бескрайней Вселенной, начинающейся прямо там, где кончается он, проходящей сквозь него и его омывающей, иногда его словно сковывало льдом вечности, иногда он приходил в трепет от обломанного луча какой-нибудь мельчайшей снежинки. Тысячи разных, самых противоречивых чувств охватывали его, когда он смотрел туда, где прошла Тайна. Он покорно принимал их и шел дальше, не в силах ни оторваться от следов, ни остановиться. Да и кто бы смог остановиться, идя по следу Тайны? Занятие поглотило его целиком, он уже почти не помнил кто он и зачем он идет. Он просто шел и! не мог остановиться.

Меж тем отпечатки босых ножек становились все мельче и мельче, как будто оставившая их с каждым шагом становилась все более и более невесомой. Лису приходилось мучительно напрягать зрение, чтобы разглядеть что-то на снегу. Постепенно от них остались только легкие штрихи, да и те вскоре исчезли.

Бес остановился, завертел головой. Глядя на него было похоже, как будто ему приснилось что-то очень хорошее, а теперь его разбудили и он рассматривает спросонья все вокруг, желая найти остатки своих снов.

- Уху, - ухнул над ухом Коростель, - смотри, Лис, следы чьи-то.

Он наклонился, всматриваясь. Лис пригляделся следом.

- Да ведь это наши следы! - захохотала птица. - Выходит мы с тобой круга дали. Будто люди. Эти тоже, когда заблудятся по своим следам ходят.

Верно перед ними были отпечатки босых ног беса и четырехпалые с большими когтями - Коростеля. Птица воззрилась на спутника.

- Слушай, бесеночек, зачем это мы кругами по лесу ходили? А?

Лис протер глаза, будто прогоняя последние капли видения. Утер лицо снегом, тряхнул головой, полетели холодные брызги.

- Я ж говорил тебе, мы просто гуляли.

- И все?

- А что же ты, по-твоему, делал?

- Эх, Лис, пустоголовый, если б я знал. Наверное, за тобой таскался.

- Вот видишь, ты и сам все знаешь.

Потом они еще побродили, а когда небо за кромкой леса стало красным от нарождающегося солнца, Коростель еще раз спросил:

- Так что ж ты, все-таки, искал?

Лис вздохнул, и еще раз подумал, что никто на свете, никогда, не смог бы объяснить другому, что такое Тайна.

- Слава тебе, Господи, вода. Жизнь течет.

На шее его висел тяжелый священнический крест. Когда он появился в лесу, то поначалу спрятал его в ветвях березы, не считая себя вправе носить. Он понимал, что тяжко согрешил, попытавшись повеситься, а значит недостоин носить крест богослужителя. Поп сделал себе простой крестик из веточек ивы и носил только его. Когда прошли годы поста, молитв и размышлений, он снова одел его на шею, чтобы больше не снимать до самой смерти.

Из бывших прихожан никто не узнал бы в нем того робкого и легко красневшего батюшку, каким он был, живя с людьми. Он и сам начал забывать людей и все больше разговаривал с деревьями, камнями птицами.

- А ты знаешь, что за птица у тебя на плече?

Старик погладил Ветра по голове.

- Это не птица, это Ветер. Черный Ветер из степей. Он приходит от обгоревших холмов и черного дыма. От его друга - огня убегает все живое, потому, что он в безумии убивает все, кроме воды, земли и ветра.

Лис кинул в озеро камушек. Тот заскакал по воде, выбивая мелкие, как искры, брызги. Бес начал рассказ.

- Так уж вышло, что после ухода Странника, в мире появилась тоска. Не слышен больше был его веселый смех, не звучали веселые песни. Мир сильно обеднел. Правда, и Странник обеднел без мира. Говорили, будто, когда он пришел к колодцу, вокруг его головы, рук и ног было сияние. Мягким светом оно разгоняло мрак вокруг него, освещая дорогу. Все, кто попадал в тот свет, чувствовали неизъяснимую радость от красоты и доброты жизни. Потому так и влекло всех к Страннику, а он никого не прогонял. Наоборот, самых малых и слабых он сажал на ладонь, долго глядел в их счастливые глаза и сам оттого веселился. Когда же он собрался уходить, сияние отделилось от него и осталось в этом мире. Говорили, что это он свою любовь оставляет. Сияние растворилось в воздухе, на мгновение все ощутили радость, и тут же в мир вошла тоска. Она наполнила глаза слезами, и смолкли песни, утих смех. Звери, птицы, рыбы разошлись кто куда, чтобы другие не увидели их слез. Когда они успокоились, то встретились сн! ова, поговорить, повспоминать. Они долго говорили о Страннике, пока белая сова не задала вопрос:

- Почему он ушел от нас?

Звери притихли, посмотрели друг на друга. Никто не решался ответить, и первой начала серая цапля:

- Он затосковал по тем местам, где еще не был. Где звезды летят водопадами в озера света и блестят на дне золотыми рыбками. Где стада планет пасутся вокруг стогов одиноких звезд, таких далеких, что даже их свет не в силах долететь друг до друга. Где черные дыры, как прорехи в карманах Вселенной, и куда неведомая сила затягивает все, что к ним приближается...

Все задумчиво слушали, что говорит им птица, когда поднялся огромный ящер.

- Не слушайте эту глупость. Он ушел потому, что здесь было слишком много желающих погреться в лучах его сияния. По своей жалости он выбирал кого послабже и сажал рядом с собой. Когда ему надоела суета и толкотня этих беспомощных вокруг него, он пошел дальше, к холодным звездам, где никто не будет докучать ему своим бессильным писком. О, если бы не эта мелочь, которая жалась к нему, он до сих пор был бы с нами! Отныне, я обещаю, каждого, кто меньше и слабее меня, безжалостно сжирать, чтобы к его возвращению очистить мир от этих ничтожеств, чтобы остались только самые сильные, кто не будет клянчить у него радости. Тогда он никогда не уйдет отсюда и будет счастлив. Вот вам мое слово!

Вода тоже тосковала по Страннику и, не зная, куда себя девать от потерянности, решила, что только огонь может быть виноват в том, что он ушел.

- Ты, наверное, обжег его, - обвиняла вода.

- Неправда, я только грел. Это ты намочила его обувь и пропитала росой одежду. Из-за тебя он ушел.

Вода не смогла стерпеть этого. Она вышла из берегов и пошла войной на огонь. Она взяла в союзники ветер, и вдвоем они вздымали огромные волны. Эти волны были выше самых высоких деревьев нашего леса. Даже если бы мы смогли поставить несколько таких деревьев одно на другое, мы все равно не достали бы до их гребней. Огонь обратился за помощью к земле, и они вдвоем стали воевать против воды и ветра. Вместе они воздвигали высокие горы, из вершин которых вырывалось пламя, вылетали раскаленные камни и текла расплавленная земля. Когда эти горы росли, земля дрожала и тряслась от напряжения, нелегко было поднять их на высоту полета орлов. От усилий земля трескалась, из трещин курился дым и летел пепел ее горевшего нутра. Когда вода захлестывала вулканы, они взрывались, разрушаясь до основания. Их стены разлетались огнедышащими глыбами, сжигая воздух во всей округе. Все живое истреблялось раскаленным паром, огненными бомбами и ужасом. Война сметала все: и рыб, и зверей, и растения. ! Постепенно вода залила половину земли и горячая, как кипяток, источала удушливые испарения. Оставшаяся земля лежала раскаленной сковородой. Растения сгорели, оставив после себя только кучи серой золы. Животные ложились обессиленные и быстро превращались в обтянутые кожей скелеты, рассыпавшиеся в прах от любого прикосновения. Рыбы сварились и, рассыпавшись на части, опустились на дно. Остались только птицы. Они метались меж небом и водой, в воздухе, прошитом ветвистыми молниями. Опаленные близкими разрядами, ослабевшие от многодневного парения в воздухе, задыхающиеся от едкого пара, они висели меж четырех стихий и ждали конца.

Как ни велики силы стихий, но и они не бесконечны. Война кончилась. Вода, земля и воздух стали остывать. Ни одна из стихий не смогла доказать своей правоты, но исчерпав все силы, они решили ждать возвращения Странника без взаимных упреков и обвинений. Вода вернулась в пределы рек и морей. Огненные горы погасли. С неба перестали сыпаться молнии. После отхода воды, земля лежала голая, изможденная дракой, в следах потоков, разорвавших ее плодородный слой. На эту пустынную землю без сил упали птицы.

Неизвестно, как они прожили тот первый год. Может быть, они долбили камни и тем были сыты, может, ели друг друга. Известно только, что те, кто выжил, живы до сих пор. Одна из этих птиц сидит у тебя на плече.

Человек медленно вышел из забытья, вызванного рассказом Лиса, и заглянул в глаза ворона, которого он звал Ветром. Глаза птицы были похожи на черничные ягоды с блестками света в уголках. Казалось, в них навсегда остался след великой огненной битвы. Священник с удивлением смотрел в них и верил, что все рассказанное Лисом - правда. Держать на плече птицу, живущую от сотворения мира, было все равно, что держать небо, чей вид бесконечно красив и неизъяснимо приятен.

Вскоре он почувствовал приближение Мухомора. Тот подошел, посопел немного и присел за головой беса на траве. Лесной народ не считает обязательным здороваться, достаточно просто подойти и увидеть, что тебя заметили.

- Лис, а как ты думаешь, хорошо быть камнем?

В этом месяце Мухомор был сном. Точнее, Лис его так звал, когда тот становился чем-то неуловимым, переливающимся, с легким запахом елового дыма. Мухомор то дрожал паутинкой серого осеннего дождя на ветру, то сверкал огромной каплей воды, то сиял, как радуга, оставаясь при этом полупрозрачным. Если на него смотреть прямо, он истаивал под пристальным взором, если же поглядывать краешком глаз, то можно было разглядеть его игривую мордочку с вечным налетом зеленого мха на щеках.

Лис повернулся к нему, привстал на локтях. Играя, провел рукой, словно пытаясь схватить лешачка за нос, и, как всегда, схватил воздух.

- Эх, хотел бы я, чтобы ты сейчас был чем-нибудь твердым. Хоть за нос тебя потаскать можно было бы.

Мухомор отозвался глубоким стеклянным звоном, похожим на смех.

- Потерпи малость, я в следующем месяце, может, ежом стану. Хватай тогда, сколько хочешь, если рук не жалко, - и он снова зазвенел смехом. Лис залился следом.

- Я тебе колючки-то повыдергаю. Побегаешь голым по лесу. Вот смеху будет!

Когда они отсмеялись, Мухомор снова пристал.

- Так что, бес, хорошо быть камнем?

- Мне кажется, камню хорошо быть камнем, пчеле - пчелой, а Лису - Лисом.

Он звонко шлепнул себя по лбу, согнав комара.

- Что это ты, туман суетливый, за вопросы задаешь?

- Это я к тому, что Коростель мне рассказывал, что Серый Останец - живой камень. Блуждал много за свою жизнь, вот и зажился.

- Это какой Серый Останец, тот, что в излучине Ягодной Рясы?

Мухомор кивнул прозрачной головой.

- Он самый.

Серый Останец был принесен Великим Льдом. Это было, в общем-то, не очень давно, но люди тогда еще ходили в шкурах и жили в шалашах и пещерах. Камень пришел на языке льда, закрывшем всю округу разом. Лис тогда полюбил разгребать снег, добираясь до льда, и всматриваться в его холодную мглистую глубь. В лед вмерзло немало камней и веток. Иногда можно было разглядеть мертвых животных, захваченных где-то в холодных просторах и принесенных сюда ледяной волной. Однажды Лису показалось, что эти замерзшие звери не умерли (тогда он был моложе и многого не понимал). Он решил, что если их отогреть, то они оживут, и с ними можно будет играть. Бес нашел во льду тельце замерзшего мамонтенка со смешным хоботом. Рот лохматого малыша был открыт, словно он кого-то звал из синей глубины. Лис несколько дней вырубал его из плена. Когда вырубил почти полностью и заглянул ему в глаза, понял, что все было напрасно, и однажды замерзшего уже никто не отогреет. Потом он долго объяснял это молодым Мухомору и Коростелю, но так и не узнал, поняли они его тогда или нет.

- Ох, Мухомор, интересно все это. Я бы хоть сейчас туда побежал, но ведь мне с ним поговорить захочется.

- Это точно, - вздохнул сонный лешачок.

- Ты сам-то общался с камнями?

Мухомор покачал головой из стороны в сторону.

- А Коростель?

Тот повторил свое движение.

Некоторое время они сидели в задумчивости, затем Лис весело вскочил на ноги, попытался ударить лешачка по плечу, рука снова прошла через пустоту.

- Ладно, чего без толку сидеть? Пойдем, хоть поглядим на него.

Останец был высоким, в несколько Лисовых ростов в высоту, и с небольшое озеро шириной. Трещины покрывали его сильное тело. Из них торчали тонкие веточки побегов черники, дикой малины, осин, и разных мелких трав. Лис осторожно приложил к серой поверхности руку, прислушался. Вскоре почувствовал жизнь, переливающуюся как струйки весенней воды под каменным панцирем. От нее немного покалывало пальцы. Лис заскакал от возбуждения на месте, посмотрел на плоскую вершину камня, похожего на древнюю пирамиду.

- Хочется - колется - щурится - жмурится...- забормотал он. Побежал к зеркалу Ягодной Рясы, омывавшей бок Останца, и с разбегу, рыбкой, нырнул в нее. Речка была узкой, но в глубину скрывала Лиса с головой. Берега ее густо заросли камышом, стоявшим, словно строй воинов-копьеносцев перед битвой. Чистая вода открывалась только там, где воды реки ласково гладили шершавый бок камня.

Под водой бес резкими движениями поплыл вперед, доплыл до дна и зарылся с головой в ил. Через несколько минут вынырнул на поверхность, смыл с себя донную грязь и вышел на пологую подошву Серого Останца.

- Попробую, - кинул он на ходу переливающемуся Мухомору, мордочка которого сразу приняла чуть испуганное и озабоченное выражение.

- Я на всякий случай тут буду. Никуда не пойду.

Лис, не заметив его слов, поднялся не вершину и уселся поудобней, подогнув под себя ноги. Поглядел на небо в ватных облаках, закрыл глаза и стал прислушиваться к биению жизни в камне.

В ногах вскоре появилось приятное покалывание. Жизнь в камне текла медленно, равнодушная к смене времен года и вращению Земли. Постепенно Лис вошел в это течение, как в воду, и стал словно проваливаться внутрь, к самому сердцу камня. Он почувствовал тепло, накопленное Останцем за лето, ощутил силу крохотных корешков, расширявших трещины, гладкие, прохладные ладони реки, шлифующие его поверхность. Внутри было тепло и спокойно. Лису стало интересно, что повидал камень за свою жизнь, и он увидел, как сначала камень был частью огромных гор на севере, где день и ночь дуют свирепые ветра, мешаясь с дождем и снегом. Потом он понял, что значит оторваться от целого и жить самостоятельно. Он почувствовал, как сильные лапы ледника разорвали грудь скалы и вырвали ее каменное сердце. Так Останец стал путешествовать в одиночестве. Он медленно двигался, несомый ледником. По пути ему тысячи раз встречались перелетные птицы, летящие сначала на север, затем обратно. Большие стада мамонтов ! бродили по пустынным равнинам, собирая скудную траву и откочевывая подальше от надвигающегося льда. В пути многие слабели и становились легкой добычей свирепых полосатых кошек с хищными клыками, свешивающимися из голодной пасти. Погибающие громко и жалобно кричали, но стадо не спешило помочь собратьям, помня древнее правило: чем меньше в стаде слабых, тем сильнее будет потомство. Великая мудрость не спасла их от вымирания, должно быть, подействовала какая-то другая великая мудрость. Прошли вереницы веков, и от этих живых холмов остались лишь кости да клочья шерсти в мерзлой земле. Еще Лис увидел мохнатых быков с космами свалявшейся шерсти, свисавшими до самой земли, медведей, которые встав на дыбы, доставали до спины мамонта, и много еще кого из тех, кто сейчас остался только в памяти камней да лесного народца. Вспомнил он и людей, скитавшихся по бесприютным равнинам, дрожа от холода и голода, с каменными копьями и топорами в руках, и уже начавшими забывать, что они - часть ! живого мира. Их шаманы пытались вернуться обратно в мир, но племена доверяли им все меньше и меньше. Понемногу люди перестали слушать голоса ветров, вод, земли. Они предоставили делать это шаманам и так отгородились от этого. Лис еще раз пожалел о том разрыве, после которого он стал бесом, а они просто людьми, у которых вместо чувств только путаница мыслей.

Лис проделал с камнем все его путешествия от ревущего океана до спокойного течения Ягодной Рясы, и только тогда ему захотелось выйти из плавного хода истории, рассказанной глубоким голосом, и очутиться на ярком солнышке рядом с Мухомором. Лис сделал усилие, словно пытаясь всплыть, с трудом, как после долгого сна, открыл глаза.

Мысли его одеревенели, он попытался пошевелиться и не смог. Все в нем затекло и отказывалось слушаться. Потихоньку, палец за пальцем, сустав за суставом, бес размял тело и огляделся. По небу ползли тучи, дул неприятный холодный ветер. За деревьями исчезала спина священника, идущего по колено в папоротнике. На серой рясе выделялись заплатки из рыбьей кожи, перьев и меха. Мухомора нигде видно не было. Лис пожал плечами: а ведь сказал, что здесь будет, - и пошел в лес искать его.

Бес полдня носился по лесу, разыскивая лешего, и нашел его разговаривающим с попом.

- А вот и он, болтун наш. Ну, как с камнем поговорилось? - обратился к нему человек.

- Во-первых, здравствуйте, святой отец, - важно начал вежливый Лис.

- Вот те на, сегодня я с ним полдня проторчал, а теперь еще и здоровайся, - удивился тот.

Лис, не разобрав, что он имел в виду, продолжил.

- Во-вторых поговорили мы справно и с пользой.

- Уши бы тебе надрать за эту пользу, чтоб впредь не лез, куда не следует, - накинулся на него поп.

- Что это вы, святой отец, нападаете на меня, точно комар с голоду. Так и норовите уколоть побольнее.

- Ах ты, стручок гороховый, обзываться!..

Священник, смеясь, замахнулся на него своим посохом, отчего Лис с визгом взлетел на ближайшее дерево и закаркал оттуда весенней галкой.

- Да погодите вы, - пробормотал Мухомор, похожий на большого кота с зеленоватым отливом на шерсти.

- Этот путешественник ведь еще ничего не знает, - сказал он, облизывая лапу.

- Ой, Мухомор, что это ты не ко времени изменился? Полнолуние только через неделю будет, - вытаращился на него Лис.

- Полнолуние, Лисенок, три дня назад было.

Лис в волнении забегал по ветке дерева.

- Это, что ж, я десять дней там просидел?

Кот недовольно фыркнул.

- Если бы десять дней, - всплеснул руками человек, - три года.

Бес остановился посреди ветки и, словно подстреленный, свалился вниз. Полежал без движения, потом спросил.

- Что-то я глухой стал. Плохо расслышал.

- Три года, - хором повторили поп и леший.

Лис, как смуглая молния, заметался по округе. Он в мгновение ока взбирался на самые высокие деревья, бросался оттуда вниз, подлетая к земле, цеплялся за ветки других деревьев, снова взлетал и падал. Он прекрасно понял, что над ним не шутят, и все же, когда утомился, просительно сказал:

- Шутите?

Его друзья, не шевелясь, глядели на него.

- Я не знаю, что такое время. Я знаю только, что все его чувствуют, и чувствуют по-разному. Оттого и живут все по-разному. Одни быстро, другие не торопясь. Для тебя, Лис, время, что муравьи под мышками. Оно тебя покусывает, вот ты и носишься, как оголтелый, только пятки сверкают. А камням торопиться некуда. Для них год, что для нас день. И для воды, и для земли, то же самое. Весной солнце их прогрело, будто утро наступило. Осенью холодать стало - вечер пришел. Такими их Странник из колодца достал. Ты, когда с Останцем говорить начал, стал по его времени жить, по времени камня. Я с тобой в первый день до вечера просидел, потом будить принялся, а ты не просыпаешься. Сидишь твердый, как будто сам из камня. Я за Коростелем: Смотри теперь ты за ним, ты ведь всех надоумил, что Останец живой. Он согласился.

Коростель, до того молчавший, одобрительно угукнул.

- Так мы месяц возле тебя дежурили. Белок отгоняли, крыс. Всем охота было тебя погрызть. Хоть и не знали, очнешься ли ты, но стеречь стерегли. Через месяц человек пришел, - он кивнул в сторону священника, - тоже решил тебя охранять. Нам полегче стало.

Он замолчал, и за него закончил Мухомор.

- Зимой трудно было. Уж очень волкам попробовать тебя хотелось. Три года так прожили, уж отчаялись тебя живым увидеть. А сегодня я сплю, поп пришел. Разбудил меня, говорит: очнулся Лис!, жди в гости. И точно, глядим, ты бежишь. Веселый такой.

Мухомор умолк и подвел итог сказанному.

- Ты больше так не делай. Никогда ведь не знаешь, отчего твои земляные собаки проснутся.

Земляные собаки появлялись в лесу очень редко. Никто из лесного народца сам не умирал, просто в определенный час из земли вылезали псы, и начиналась охота. Говорили, что у каждого есть свои собаки, они спят и ждут своего часа. А когда он наступает, они выходят и утаскивают своего хозяина под землю, как верные друзья отводят домой загулявшего товарища. Когда приходит такой момент, никто не знал, но известно было, что излишнее любопытство - верный способ скрыться под корнями деревьев. Некоторые вещи лесной народ знать не должен. Все на секунду притихли от страшного напоминания и вздрогнули, когда Лис радостно заголосил в высокое звездное небо над головой.

- А-а-а-а, - крик полетел к звездам и, отразившись от них, вернулся эхом к веселящемуся бесу и его друзьям. Лис бросился на Коростеля, зацепил кота-Мухомора, и они сплелись в клубок из кожи, шерсти и перьев. Клубок катался, хохоча и мяукая, меж деревьев, временами стукаясь о них так, что сверху сыпались сухие ветки. Потом он исчез в темноте, за кругом света костра. Священник улыбнулся в густую бороду, подкинул в огонь дров. Издалека еще долго доносился отчаянно веселый крик Лиса, отражающийся от высокого купола неба.

- А-а-а-а...

Времена года сменялись, догоняя друг друга и тут же забывая об этом. Лис гонял где-то по лесным перепутьям до тяжкой вечерней одури, когда он валился под дерево и засыпал, обняв ствол, словно лучшего друга. Священник старел, но дряхлость не спешила вцепиться в него своими когтями, высасывая силы, и будто в насмешку оставляя мелкие крохи жизни. Каждое утро старик, усадив на плечо Ветра, шел бродить по лесу. Если дело было летом, по пути он собирал травы, ягоды, грибы и коренья или сухой хворост для печи, если была зима. Шапки он не носил, ее заменяла копна густых волос с проседью. На нем была все та же старая ряса, оставшаяся от жизни с людьми. От долгой носки во многих местах она прохудилась, и он заштопал прорехи тем, что было под рукой - рыбьей кожей, заячьим мехом, широкими перьями птиц. Он ходил все так же опираясь на тяжелый посох, которым было так удобно сбивать яблоки и ходить через снега и болота.

Человек понял, что нападение кончилось. Он встал прямо, поставил посох в снег и поднял голову к небу. Перекрестился, пробормотал: Упокой, Господи, души рабов твоих. Когда он опустил голову, волков уже не было. Он закопал поглубже тела погибших, сделал из веточек два крестика и воткнул их над снежными могилами. Отыскал на небе Полярную звезду, прикинул направление, прицепил к поясу зайцев. До дома было еще три версты.

Май - месяц, когда тайное становится явным. Сок жизни, который забродил в темноте подземелий, под грубой корой мира, готовился вырваться наружу половодьем трав, брызгами листвы и цветов. Тайные приготовления к празднику жизни были закончены. Впереди был расцвет и плодоношение - то, ради чего и существует жизнь.

Над верхушками деревьев пролетел ворон. Громко каркая, он звал всех на встречу нового лета. Лис, спускавшийся в это время по голому стволу липы вниз головой, как белка, замер на секунду и проводил черную птицу глазами.

- Май завтра, - проквакал он по-лягушачьи. - А у меня ни венка, ни мыслей.

Мысли нужны были для того, чтобы решить, какой венок он себе сделает. Что на голову оденешь, встречая лето, так следующий год и проведешь. Одевшему венок из дубовых веточек, весь год суждено быть твердым, суровым, неторопливым в действиях и неуклонным в достижении цели. Примерившему липу - цвести сладким цветом, привлекая всех вокруг. Терновник колюч, но кормит сладкими ягодами после первых морозов. В прошлом году Лис оплел голову терном, отчего в словах стал колким, как еж, но никому не отказывал в помощи, если в том была нужда. Можно было бы взять ивовых веток и стать гибким и грустным, но сам бес шутил, что одевшие их годятся лишь на корзины. В общем, дело с венком было непростым. Лис сполз на толстую ветку, зацепился за нее одной ногой и закачался головой вниз, задевая руками землю. Некоторое время он размышлял в таком положении, но в голову так ничего и не пришло.

- Хоть ряской голову облепи и весь год тиной воняй да головастиков ешь.

Лис спустился на землю, устроил широкий лоб на согнутых коленях и замер в таком положении. Солнце прошло по небу и спряталось за деревьями на западе. Лис сидел не шевелясь, устремив взгляд в пустоту. Когда последний луч скрылся за лапами леса, бес подскочил, как ужаленный, его глаза блеснули диким озорством, и он убежал с бесшумностью дикой кошки.

По дороге забежал в избушку попа. Он застал его сидящим перед домом и разглядывающим куст калины рядом с окном. Лис тихо подошел сзади, положил руки на плечи.

- Что глядишь? Думаешь листья быстрей вырастут?

Поп еле заметно вздрогнул, но быстро справился с испугом.

- Странные они, растения. Совсем на нас, людей, не похожи. И на животных не похожи, и на птиц. Ноги под землю прячут, голова с руками наверху. Тянут воду из почвы. Листья у них есть, ветки. Ни на что не похожи.

- В мире все разное. Нет ничего одинакового. Это только люди могут решить, что что-то с чем-то одинаково. А на самом деле даже две песчинки различаются так же сильно, как человек и дерево.

Лис опустился рядом и тоже стал смотреть на тонкие веточки куста.

Когда бес пришел на вершину Лысой Горы, там уже были русалки и несколько леших. Солнце совсем скрылось, и лишь последние слабые его лучи проглядывали из-за горизонта, словно светило не хотело уходить и цеплялось за небо. Лешачки притащили с собой целый ворох сучьев для костра. Теперь все это лежало горой на поляне. Дрова были в самый раз для костра, Лис это сразу понял, сухие, смолистые.

- Эх загорится! - радостно проскулил он. - До неба достанет.

На беса никто внимания не обращал. Он подошел к стоящим кучкой русалкам, поглядел на их венки.

- Белые лилии, снова белые лилии. Всё меняется, и лишь девки-водявки все такие же.

Они повернули к нему свои прекрасные лица.

- Девки-русалки, возьмите меня в мужья. Я вам другие венки сплету, из багрового камышника. Я вам таким мужем стану! А то, что вы из года в год все невестами ходите?

Русалки некоторое время слушали, потом с визгом кинулись на него.

- Хватай его, пересмешника! Щекочи беса!